Весенняя сказка
Шрифт:
Но Иринка стояла, молча опустив голову.
– Пойдем домой, Лева! – проговорила она наконец тихо, каким-то измученным голосом. – Я устала… и мама ждет нас!
Девочка действительно еле держалась на ногах.
Лева быстро нагнулся, чтобы взять ее на руки.
«Все равно завтра узнаю, в чем дело! – решил он. – Бедняжка и вправду совсем измучилась сегодня! А я-то еще собирался бранить ее».
Молодой человек чувствовал в эту минуту безграничную нежность к этому беспомощному существу.
– Хорошо, пойдем домой, коли так! – согласился он. – Полезай скорей ко мне на плечи!
Но девочка опять тихонько отстранилась от него.
– Не надо! – проговорила она решительно. – Я пойду сама, тут близко!
– И через болото пойдешь сама? – усмехнулся Лева.
С минуту Иринка колебалась.
– Ну хорошо! – проговорила она наконец. – Через болото перенеси меня, но больше я не пойду лесом!
– Скажите пожалуйста, почему же это вдруг такая немилость?
Лева старался шутить, но непривычный тон девочки начинал серьезно задевать его.
– Я не хочу, чтобы ты носил меня, я буду сама ходить!
– Ну хорошо, хорошо, ходи сама! – согласился опять Лева, не желая противоречить. – Только в другой раз, а сегодня ты устала, и я донесу тебя на руках!
Он, как перышко, поднял ее с земли и в два прыжка очутился по ту сторону болота.
– Ну вот и спасибо, а теперь спусти меня, я пойду сама! – снова и на этот раз еще решительнее заявила Иринка.
Это было уже слишком. Лева наконец не выдержал.
Нет, он не станет откладывать, он еще сегодня узнает, он должен узнать, в чем дело. Субботин никогда и не предполагал, что он так близко к сердцу примет странное настроение этого ребенка.
– Ирина! – проговорил он резко, спуская девочку на землю. – Я хочу знать, что случилось, сейчас же хочу знать, понимаешь! И если действительно ты меня любишь и считаешь своим другом и братом, то ты должна мне по-прежнему все откровенно рассказать! Иначе я никогда больше не приду в сад Снегурочки и не стану даже говорить с тобою!
Последняя угроза оказала действие. Иринка опять заплакала.
– Но, Лева… я… я… не могу тебе все рассказывать, я не должна… – сквозь слезы жалобным голосом всхлипывала девочка. – Лиза будет сердиться, она говорит, что я маленькая сплетница, что мне приятно, когда из-за меня бранят других!
– Лиза дура!.. – невольно вырвалось у Субботина, теперь он уже не сомневался более, в чем дело: опять, значит, эта злючка раздразнила бедного Жучка!
Лева был страшно зол. Но странно, чем больше злился и волновался Лева, тем спокойнее и веселее становилось на душе у девочки.
Леве уже не нужно было оправдываться и убеждать ее, теперь, когда Иринка была с ним, слышала его голос, смотрела в его открытое лицо, она верила ему без слов.
Девочка инстинктивно понимала теперь, что все, что ей говорили о нем, была неправда, и что она не могла надоесть ему, потому что по-прежнему оставалась его маленьким другом, его дорогим Жучком.
Разумеется, кончилось тем, что Иринка совершенно искренне и откровенно все рассказала Субботину: как сильно ее огорчили слова Милочки и Лизы, когда они возвращались с базара, как она собиралась потом нарочно ничего не говорить об этом даже ему и бабушке, чтобы не заслужить названия маленькой сплетницы, и, наконец, как она решилась уйти одна домой, не желая долее надоедать и мешать ему веселиться с большими!
Лева шел рядом с нею, молча слушая наивную исповедь ребенка.
Но в душе его кипело самое искреннее негодование, и суровая складка пролегла между темных бровей.
Нежное любящее сердце Левы не могло постигнуть жестокости девушек по отношению к этому маленькому доверчивому существу. Как он жалел теперь, что отпустил Иринку одну! Какой бы это был счастливый день для нее, день ее рожденья! Он так заботился об этом, так радовался ее успеху, ее детскому веселью!
Лева знал, что скоро уезжает, и ему с бабушкой особенно хотелось еще раз порадовать девочку и хорошенько отпраздновать это последнее рождение, проведенное вместе.
И вот теперь все было отравлено, и вместо радости бедная девочка испытала незаслуженное горе и пролила много слез.
«Черт знает что такое! – возмущался Субботин. – Нет, он этого не простит! Они еще пожалеют о своей жестокости, сегодня же пожалеют!»
– Ирина! – проговорил он серьезно, и голос его звучал странно, почти торжественно. – Выслушай меня внимательно и обдумай хорошенько мои слова. Я требую от тебя одного обещания, с тем чтобы впоследствии ты никогда больше не забывала о нем!
Они подошли в эту минуту к оврагу, как раз в том месте у речки, где когда-то, в начале лета, оба с восхищением любовались последними лучами вечерней зари. Теперь над ними расстилалось звездное небо, и полная луна заливала фосфорическим светом речку, и овраг, и белые стены маленького домика Дарьи Михайловны.
Лева остановился и, взяв обе руки Ирины, глядел на нее любящим взором.
– Ирина! – проговорил он тихо. – Обещай мне, что с этих пор ты никогда больше не будешь ничего скрывать от меня и не станешь слушать других, если они будут утверждать, что ты надоедаешь мне. Я смотрю на тебя как на родную, для меня ты – моя маленькая нареченная сестренка, и ты должна верить мне, Ирина! Обещаешь?
Лева нагнулся к девочке, стараясь поближе заглянуть в ее милое заплаканное личико:
– Обещаешь?
Вместо ответа Иринка обвила руками голову Левы, крепко и горячо прильнула к нему губами.
Много лет спустя Лева все еще помнил и эту тихую лунную ночь, и этот горячий порыв ребенка, так беззаветно, навсегда подарившего ему свое любящее сердце.
Силы между тем совсем изменили бедной девочке, утомленной всеми волнениями дня и поздним часом; она еле держалась на ногах.
Лева взял ее на руки. Иринка не противилась больше, она приникла головой к его плечу и сейчас же закрыла глаза. Недавние слезы еще дрожали на ее длинных ресницах, но на душе ребенка уже было по-прежнему светло и отрадно.