Весна на Одере
Шрифт:
С чувством глубокого презрения генерал просматривал заметки Гиммлера, забытые рейхсфюрером СС среди штабных бумаг. Какие-то астрологические бредни, выписки о военном искусстве... IX века, дурацкие сравнения собственной персоны с Генрихом Птицеловом, чьей воплощенной ипостасью Гиммлер, по слухам, считал себя, - все это потрясло трезвого генерала.
В таком настроении находился новый командующий когда вбежавший адъютант доложил ему о прибытии рейхсминистров фон Риббентропа и Розенберга.
Министры были крайне поражены тем, что генерала не известили об их приезде. Очевидно, Берлин забыл сообщить. "Обычное
Оказывается, они прибыли на фронт в качестве пропагандистов: для поднятия боевого духа в войсках.
Генерал решил, что министры, занятые своими основными обязанностями, очень спешат, и спросил, желают ли они выехать к частям немедленно. Но, видимо, они не спешили. Тогда генерал вдруг сообразил, что господам рейхсминистрам просто н е ч е г о д е л а т ь в Берлине. Просто нечего делать! Генерал, разумеется, не мог знать о лихорадочной закулисной деятельности Риббентропа. А Розенберг? Этот еще числился министром восточных территорий, что казалось особенно глупым и смешным в нынешней ситуации, когда советские войска стоят на Одере.
Командующий информировал министров о своих тщетных попытках оттеснить русских с захваченного ими предмостного укрепления на западном берегу. При этом министры сидели тихие и очень грустные.
Все-таки было заметно, что они здесь отдыхают, как мальчишки, убежавшие от розги классного наставника. Действительно, уже просто невозможно было находиться поблизости от фюрера, в бомбоубежище рейхсканцелярии. Приказы отдавались и тут же отменялись. Беспрерывные истерики, бесконечные обвинения всех и каждого, и эта длинноногая бабенка Браун, сующая свой нос во все дела. Придворная мелодрама эпохи упадка. Удручающая обстановка. А в самом Берлине все было забито беженцами с востока. Люди спали в тоннелях метро. По ночам происходили дикие грабежи и убийства. Среди развалин гнездились шайки дезертиров. Видные государственные чиновники без разрешения покидали столицу и бежали неизвестно куда.
Здесь, на командном пункте, все казалось налаженным и четким. Офицеры приходили и уходили, приказы отдавались на точном военном языке, начищенные сапоги уверенно ступали по паркетному полу. Карты были расписаны разноцветными карандашами и утыканы флажками.
Царила видимость полного порядка.
Правда, Розенбергу с его склонностью к мистике иногда мерещилось, что вокруг происходит размеренный танец одетых в военную форму теней. Он время от времени болезненно вздрагивал, отгоняя от себя страшные образы.
Что касается Риббентропа, то он, будучи весьма далек от мистицизма, очень ободрился и перед выездом на линию фронта сказал:
– Ваши мероприятия, господин генерал, убеждают меня в том, что войска берлинского сектора получили, наконец, настоящего вождя, способного выполнить весьма сложные задачи здесь, на Одере, реке германской судьбы... Я, может быть, недостаточно знаю русских, но мой коллега Розенберг, знающий их хорошо, может подтвердить, что от них нам пощады не будет. Что касается военных успехов англо-американцев, - Риббентроп сделал многозначительную паузу, - то на это надо смотреть как можно спокойней. Они, во всяком случае, не будут поддерживать стремление масс к так называемой социальной справедливости... Наоборот... Да, да, именно наоборот!..
Генералы поняли слова Риббентропа достаточно ясно. На Одер прибывали части с западного и итальянского фронтов. Из двух зол выбиралось меньшее.
Подали машины, и министры разъехались в разные стороны, сопровождаемые многочисленной свитой из эсэсовцев и штабных. Розенберг отправился в Бад-Заров, в штаб 9-й армии, а Риббентроп - севернее, за Альте-Одер, - там, за двойной водной преградой, будет поспокойнее, решил он.
Командующий сопровождал фон Риббентропа. Они сидели молча на огромных кожаных подушках машины. Возле шофера уселся подполковник генерального штаба. На откидных сиденьях застыли два эсэсовца из личной охраны министра. Впереди министерского автомобиля двигался броневик.
Дороги были запружены грузовиками, танками и пехотой, идущей к Одеру. Сутолока и суета ("Неизбежная суета", - успокаивая себя, думал министр) царили вокруг. Колонна каких-то автомашин, заблудившись, пыталась развернуться и ехать обратно. Штабные офицеры вылезли из машин, чтобы установить порядок. Наконец министерские автомобили повернули на боковой путь и вскоре подошли к каналу Гогенцоллерн. Тут пришлось постоять с полчаса: переправу бомбили русские бомбардировщики. На берегу канала горели дома. Поехали в объезд - переправа оказалась поврежденной. Стемнело. Возле Одерберга повстречалась воинская часть, двигающаяся на запад. Солдаты шли вразброд, некоторые были без оружия.
Командующий остановил машину. Подполковник генштаба выскочил, подбежал к идущему впереди солдат фельдфебелю и спросил:
– Кто такие?
Фельдфебель ответил, глядя себе под ноги:
– 600-й парашютный батальон. Русские нас разбили в районе Альткюстринхена, и вчера поступил приказ идти пополняться в город Врицен.
– Почему же вы бредете, как стадо баранов?
– злобно понизил голос подполковник, косясь на машину министра.
Фельдфебель молчал. Глаза его выражали тупое равнодушие. Вышли из машины и министр с командующим. Министр повторил вопрос. Фельдфебель ответил то же самое. Однако генеральское сердце командующего не могло вытерпеть фельдфебельского безразличия ко всему, и он, выругавшись, несмотря на присутствие дипломата, сказал:
– Не видишь разве, кто с тобой разговаривает?
Фельдфебель медленно поднял глаза на министра и молча уставился на широкое бледное барское лицо с мешками под голубовато-серыми глазами. От глубокого равнодушия этого взгляда министра всего передернуло. Фельдфебель смотрел на него, как на какой-то неодушевленный предмет. Лицо фельдфебеля, заросшее рыжими волосами, его грязная шея с волдырями и мертвый взгляд произвели на министра тягостное впечатление. Риббентроп круто повернулся и сел в машину.
Он долго не мог успокоиться. Ему бог весть почему показалось, что он посмотрел в лицо не какому-то безвестному фельдфебелю, а всей немецкой армии. Страшное то было лицо, и не скрывались ли за его упрямым безразличием враждебность и презрение? Настроение гостя заметно испортилось. Дальше ехали в молчании.
Недалеко от деревни, где размещался штаб дивизионной группы, Риббентроп обратил внимание на странную картину: три дюжих эсэсовца, светя карманными фонариками, с проклятиями волокли из лесу высокую женщину в длинном платье.