Весна Византии
Шрифт:
Восточный Мейдан издавна использовался для пасхальных торжеств, но в обычное время здесь располагались торговые ряды. Чуть ниже лежали кварталы, где обитали торговцы. Улочки, выходившие к Мейдану, сперва вились меж особняков, конюшен, складов, церквей и посольств западных купцов. Мейдан располагался по диагонали от венецианского дворца; прямо над Леонкастелло, принадлежащим генуэзцам.
Все сводилось к одному: ведь Восток вечно жаждал поразить Запад своим великолепием. Византия, некогда именовавшая себя вторым Римом, теперь полагала, что превзошла и римлян тоже.
Весь мир должен был поражаться величию и мощи императоров, подхвативших
Было принято, чтобы зрители являлись на празднество пешком, по узким боковым улочкам, оставляя главную дорогу свободной для процессий. Там, по мостовой, выстланной циновками и усыпанной ароматной листвой, меж рядов зрителей и гвардейцев в сверкающих доспехах, должна будет проехать императорская семья, которая затем рассядется на балконах, украшенных золотым атласом и весенними гирляндами. На боковых галереях расположится двор патриарха с иконами, а также все придворные. Ниже, на скамьях с мягкими подушками рассядутся чужеземные торговцы, греческие князья и младший клир.
Распорядители встречали гостей и отводили их на отведенные места. Тоби, превосходно рассчитав время, привел своих спутников и напичканного снадобьями Николаса на Мейдан как можно позже, но все же до появления императора. Лоппе, заранее явившийся туда, проследил, чтобы все было в порядке, и никто не занял места, отведенные флорентийцам. Николас, которому чрезмерная забота лекаря уже начала досаждать, негромко бросил ему на ходу:
– Тоби, если у меня из ушей не пойдет пар, не обращай на меня внимания. Я все помню. Одну ногу ставлю перед другой и не пытаюсь двигать обеими сразу, - ведь я не воробей…
На нем был плащ, подаренный императором, и легкая шляпа, украшенная перьями, а на руках - расшитые перчатки. Годскалк и Юлиус носили черное, как и положено по профессии, но сегодня их наряд был из более тонкого сукна и лучшего покроя, чем обычно; Тоби, как и положено лекарю, выбрал одеяние алого цвета, а Асторре с Легрантом приоделись в каштановый бархат поверх шелковых желтых дублетов. Николас заявил, что речь идет просто о вложении капитала. Портной явился специально, за несколько дней до празднества, снял мерки и пошил все необходимое в своей мастерской. Тоби подозревал, что тут не обошлось без советов принцессы Виоланты… Он хотел было почесать лысину, но наткнулся на шапочку с отворотами и опустил руку, затем, убедившись, что Николас не просто находится в сознании, но и способен разговаривать, наконец рискнул отвести взгляд от своего пациента и огляделся по сторонам.
Все прочие торговцы также присутствовали здесь, в тени императорских балконов. По левую руку - лев святого Марка отмечал места, где сидел венецианский бальи со свитой, - по словам Юлиуса, Николас навестил их два дня назад. Еще дальше слева, под алым крестом святого Георгия, восседали генуэзцы. Никого из них Тоби не смог разглядеть и потому поинтересовался у стоявшего рядом Лоппе:
– Ты видишь Дориа? Или дочь демуазель?
– Я уже спрашивал, - бросил Николас.
– Он говорит, что они оба здесь. Вместе с собачкой.
– С какой еще собачкой?
– удивился Тоби, но фламандец уже о чем-то заговорил с Легрантом и Асторре. Годскалк взглядом показал лекарю, что не стоит продолжать эту тему. Ну и к дьяволу Годскалка!.. Внезапно послышавшийся шум заставил лекаря обернуться.
Небо расчистилось. Рассеянный свет, лившийся с запада, освещал арену и строение позади нее; плоские крыши ступенями спускались к Мейдану, заросшие лавром, розмарином, увитые плющом. Дальше, за крышами, насколько хватало глаз, до самого горизонта простиралось серо-голубое море, а за ним, незримые, лежали земли крымских татар и Московия. На глазах у Тоби водная гладь посветлела, и на ней замелькали тени и яркие искры. Солнце готово было показаться из-за облаков.
Солнце - и император. Приветственный шум, доносившийся отовсюду, значительно усилился. Созвучно с ним доносились и другие звуки: топот ног, стук копыт, рев труб, грохот цимбал и барабанов, а также жестяной скрежет ручных органов. Морской ветер, пахнущий солью, рыбой и дымом, внезапно донес запах конского пота, смятой травы и благовоний. Николас, оживленно что-то говоривший, резко замолчал. Затем меж строений на другом конце Мейдана, показалась голова процессии, медленно движущейся по направлению к ним, а точнее, к императорской вилле, именуемой Кафисмой.
Как и во время церковного шествия, впереди несли икону. Следом, по традиции Константинополя, шествовали старейшины в алых атласных одеждах, а за ними - юноши в белом; и дальше отроки в зеленых туниках. Все они с достоинством прошли по проходу мимо скамеек, на которых восседали торговцы. Один из мальчиков, обернувшись в профиль, внезапно расплылся в улыбке, завидев Николаса, и едва не сбился с шага. Он был чрезвычайно хорош собой и походил на ожившую классическую статую, - и Тоби его уже явно где-то видел.
– Кто это?
– поинтересовался он. Николас повернулся к лекарю.
– Его зовут Алексий.
– Их всех зовут Алексиями, - заметил Тоби.
– Похоже на то, - подтвердил фламандец.
– Однако на вкус они разнятся.
В этом высказывании не было никакого смысла, но чего еще ожидать от больного лихорадкой…
А следом уже шествовали слуги, несущие церемониальные золотые топорики, и евнухи в белом, и юные гвардейцы с позолоченными доспехами, щитами и копьями. Затем князья в золотых одеждах, - главные среди них шествовали с золочеными посохами, остальные размахивали золотыми кадильницами. Затем - пажи. И наконец сам император, верхом на лошади в алом с золотом чепраке, и императрица со свитой.
Наместник Бога на земле по-прежнему был в своей высокой золотой короне, но одеяние оказалось другим - из золотой парчи, расшитой самоцветами, с нашитыми тончайшими золотыми пластинками, украшенными рисунками и орнаментом. Заходящее солнце, прорвавшись сквозь облачную завесу, озарило его своими лучами, и волосы, и борода императора засверкали столь же ярко, как его одежды. Лишь лицо, розоватое и припудренное, полусуровое, полуулыбающееся в пустоту, оставалось лицом человека, который принял ванну, сытно поел и только что встал с ложа, на котором был не один. За спиной его императрица поворачивала голову то в одну сторону, то в другую, чтобы все могли полюбоваться ею, но не отвечала на приветствия. Если она и заметила знамя флорентийцев или генуэзцев, то не показала виду, с достоинством проехав мимо. Виоланта Наксосская, среди прочих придворных дам шедшая следом за императрицей, также проигнорировала флорентийцев и своего ученика. Тоби это даже порадовало. Ему и без того хватало забот.