Весна
Шрифт:
Британская империя, – говорит она. – И, окидывая мысленным взором весь мир, разве не в это примерно время набирает силу Муссолини? Об этом что-нибудь есть в романе?
Ты же меня знаешь, – говорит он. – Возможно, я проглядел. Я не самый внимательный читатель на свете.
Ну и, возвращаясь домой, 1922 год – это убийство Майкла Коллинза, – говорит она.
Разумеется, – говорит Ричард, пытаясь вспомнить, кто же такой Майкл Коллинз [8] .
Задумайся над этим, – говорит Пэдди. – Заваруха в Ирландии [9] . Новенький
8
Майкл Джон (Шон) Коллинз (1890–1922) – ирландский революционер, политический и военный деятель. Погиб в результате заговора.
9
Гражданская война в Ирландии 1922–1923 гг. между противниками и сторонниками сохранения страной статуса британского доминиона. Завершилась победой сторонников англо-ирландского договора.
Она закрывает глаза.
И, возможно, напомни Терпу об Уилсоне, – говорит она. – Это ему понравится: еще больше политических убийств. Я имею в виду Генри Уилсона – знаешь, кем он был [10] ?
Э, – говорит Ричард.
Член кавалерийской бригады, командир времен Англо-бурской войны, начальник Императорского генерального штаба в Первую мировую, непримиримый ирландский юнионист, и когда республиканцы убили его возле его же дома, то плеснули бензином на уже подожженный фитиль – фитиль Гражданской войны в Ирландии. Но ты же все это знал, разве нет? Что еще? (Пэдди нет в комнате – она в облаках.) 1922-й. Год, когда все сколько-нибудь значимое в литературе раскололось. Распалось на куски. На маргитских песках [11] .
10
Сэр Генри Хьюз Уилсон, 1-й баронет (1864 – 1922) – британский военный деятель, фельдмаршал. Убит террористами из Ирландской республиканской армии.
11
Цитата из поэмы «Бесплодная земля» (1922) Т.С. Элиота, 3-ю часть которой он написал в Маргите.
Безусловно, – озадаченно говорит он.
Я хочу сказать, – говорит она, – все это как на блюдечке, да еще и история в подарок. Реальные люди волей случая в одном и том же месте, и при этом ничего не знают, не знакомятся. Так близко сталкиваются. В нескольких сантиметрах. Это уже само по себе гениально. Но у одной военная машина отняла брата, а у другого почти отняла рассудок. А то, что они пишут, меняет всё. Они разрывают шаблон. Они модернисты. Такие, как Золя и Диккенс, передают эстафету таким, как Мэнсфилд и Рильке – двум великим бездомным писателям, великим изгоям. Она была новозеландкой, а он – кем он был? Австрийцем? Чехом? Богемцем?
В книге он довольно богемный, – говорит Ричард.
Не в этом смысле, – говорит она. – Послушай. Британская империя и Германская перемалывают друг друга, словно два исполинских жернова, миллионы уже погибли, а они снова собираются перемолоть другие миллионы в следующей войне. Это было бы что-то с чем-то, Дубльтык. Ей-богу, что-то с чем-то. Скажи Терпу. Тоска по обалденному имперскому прошлому.
Я тебя слышу, – говорит он. – Да.
И за всем этим, – говорит Пэдди. – Все, что может значить гора.
В каком смысле, что может значить гора? – спрашивает Ричард.
Бог им в помощь в их швейцарской деревеньке, – говорит она, – и все эти огромные зазубренные акульи зубы Бога вокруг, как будто они уже на языке в гигантской пасти. В Швейцарии, так называемой нейтральной зоне, в воздухе тоже носятся споры следующей дозы имперского фашизма, которые переносятся по воздуху, как испанка.
Да, – говорит Ричард. – Точно.
(Боже, – думает он при этом. –
Что весь мир будет без нее делать?
Что я сам буду без нее делать?)
И это только начало, – произносит она. – Будет еще больше. Гораздо, гораздо больше. Я подумаю. Сделаю кое-какие заметки, хорошо, Дубльтык?
Ричарда переполняет физическое облегчение, как будто кто-то только что включил у него внутри теплый душ. Вполне возможно, он даже протекает от облегчения. Он смотрит на свою одежду, чтобы убедиться, что это не так. Это не так. Он снова поднимает голову.
Спасибо, – говорит он. – Пэдди, ты лучшая.
Но я не могу сделать все это за тебя, – говорит она.
Нет-нет, на это я даже не рассчитывал, – говорит он.
Он ей подмигивает. Она остается невозмутимой, с каменным лицом.
Ты и твои хотелки, – говорит она. – Да ты бы заставил меня прислать с того света историческое исследование, загробное эссе – Рильке то, Мэнсфилд сё, и даже тогда бы пожаловался на почерк.
Пэдди, – говорит он.
Тебе придется думать своей головой, – говорит она.
Я недотепа, Пэд, – говорит он. – Тебе ли не знать.
Нет, у тебя всегда был талант: ты видел голоса, – говорит она.
Ха, – говорит он.
(Недаром он ее так любит.)
Но тебе придется быть жестким, – говорит она. – Жестче, чем ты есть. Придется быть готовым сказать Терпу, с чего начинать.
Сделай эти заметки, Пэд, – говорит он.
Всегда можешь справиться в своем стареньком iPad, – говорит она.
Их старая шутка. Они смеются, как школьники. Под сводом прихожей появляется близнец, впустивший его через входную дверь.
Нам кажется, что, возможно, вам лучше уйти, Ричард, – говорит он. – У мамы немного уставший вид.
Рабочее название? – спрашивает Пэдди.
Она говорит это так, словно близнеца здесь нет. Ричард тоже его игнорирует.
Такое же, как у романа, – говорит он. – Чтобы убедить людей, что это экранизация книги, которую купила тьма народу, а значит, должно быть что-то хорошее.
А сам роман как называется? – спрашивает она.
Апрель.
Ах, – говорит Пэдди. – Конечно. Какое название для книги. Апрель.
Она закрывает глаза. Вдруг она кажется очень уставшей.
Он натягивает еще мокрый носок. Встает без туфель, снимает их с радиатора и держит за задники.
Она сжимает на столе кулак.
Простые цветы нашей весны – вот что хотелось бы еще раз увидеть, – говорит она.
Ричард натягивает промокшую туфлю. Морщится от холода.
Так вот что означает «поджилки трясутся», – говорит он.
Оставайся, сколько хочешь, – говорит она, не открывая глаза. – Приготовь себе обед. Навалом всего в холодильнике.
Тебе что-то приготовить? – спрашивает Ричард.
О боже, нет, – говорит она. – Кусок в горло не лезет.
Мы уже обо всем позаботились, спасибо, Ричард, – говорит близнец.