Весна
Шрифт:
— Ты — нас ?
— Ну да! Кто обещал вам плитку шоколада? Я вчера обещала. И обманула. Как последняя шаромыжница!
Слово «шаромыжница» кажется нам смешным, неожиданным.
Мы смеемся, и сама Люся громче всех.
— Понимаете, — говорит она уже обычным своим веселым голосом, — мне вчера должны были заплатить за урок за целый месяц: пять рублей!
— И не заплатили? — сочувственно ахает Катенька.
— Обманули, шельмы! Я готовлю в гимназию дочку кондитера Кохановского. У них при кондитерской еще и кафе. Урок шикарный. Пять рублей в месяц — заниматься с девочкой ежедневно по часу.
Выпиваю «бя'лу ка'ву», а пирожное уношу с собой в бумажке.
Вечером съедаем с мамой пополам. Все чудно, правда? Ну, а вчера… — Люся на секунду запинается, потом говорит сердито и мрачно. — Вчера оказалось, что кондитер Кохановский — скважина, сквалыга, выжига, хапуга! Вот он кто!
— Не заплатил за уроки?
— Заплатил! — с презрением говорит Люся. — Заплатил, но вычел из пяти рублей стоимость двадцати шести стаканов «бя'лой кавы» и двадцати шести миндальных пирожных. И еще говорит: «Я вам по своей цене считаю товар — не так, как посетителям кафе: пирожные считаю вам по три копейки за штуку, бя'лу ка'ву по пяти копеек за стакан». Ну, и…
— И что?
— И все!.. Принесла я маме вместо пяти рублей два рубля семьдесят пять копеек.
— Мама огорчилась? — спрашивает Маня.
— А ты как думала? Ведь мы на эти пять рублей рассчитывали. Мама работает просто рук не покладая. Прислуги мы не держим, а у нас два квартиранта, жильцы, да еще троих столовников обедами кормим. Мама все сама: и на базар, и полы моет, и одежду чистит, и в комнатах прибирает, и обеды стряпает, и посуду моет. А платят они все — гроши, да еще сегодня есть они у нас, эти жильцы и столовники, а завтра — фью, ни одного! Вот мои десять рублей в месяц — за два урока (у меня еще и второй урок есть), — они нам во как нужны!
— Твоя мама… плакала вчера? — неожиданно спрашивает Соня.
— Немножко побрызгала… — В голосе Люси звучит чуть насмешливая нежность. — Мама у меня как ребенок. Поплакала, перебрала всех покойников: "Видел бы это твой бедный папа!
Знал бы это твой бедный дедушка!" Потом подумала и сказала:
«Уж если нужно, чтобы кто-нибудь был поросячья душа, так пусть лучше будет этим твой кондитер Кохановский, а не мы с тобой!» Потом села за пианино, заиграла, запела: «Он уехал, жених — он в чужой стороне!..» А уж вечером, когда я спать легла, мама поцеловала меня: «Не горюй, дочка! Совесть у нас чистая, живем честно, трудимся, никаких благодетелей в плечико не целуем!..»
Кто-то спрашивает:
— А как же с кондитером Кохановским? Будешь давать уроки его девочке?
— Конечно! Только уж «бя'лу ка'ву» я пить отказываюсь. Ну, а пять рублей в месяц — это деньги!
Глава одиннадцатая. НОВЫЙ ЗНАКОМЫЙ — АНДРЕЙ КОЖУХОВ
Утром, когда мои ученики Разин и Шнир, окончив урок, уже собирались уходить, Степа Разин нечаянно выронил какую-то книжку. Она упала прямо ко мне на колени. Упала в раскрытом виде — как мы говорим: «раззявившись». Обложка отогнулась, и я прочитала заглавие: "Сборник задач и примеров по алгебре.
Шапошников и Вальцев". Обыкновенная книжка, как все учебники, в простом бумажном переплете: по черному полю, словно «мраморным узором», набрызганы цветные кружочки. Такие переплеты на всех наших учебниках; разница только в цвете этих пестрых кружочков.
Я равнодушно отдала книжку Степе Разину.
— Знаете эту книжку? — спросил Шнир.
— Еще бы! Мы по ней задачи решаем. Тоска!
Разин и Шнир почему-то весело переглянулись, даже рассмеялись.
— Азорка… — сказал, по своему обыкновению, Степа. — Азорка, а?
— Конечно! — одобрил Шнир его невысказанную мысль. — Покажи ей, что это за «тоска». Пусть она знает!
Степа Разин откинул первые страницы задачника Шапошникова и Вальцова, а там началась новая книга.
С. Степняк-Кравчинский
АНДРЕЙ КОЖУХОВ
Я уже раньше слыхала, и не один раз, что революционные книжки, запрещенные правительством, нарочно переплетают таким образом, чтобы их нельзя было распознать с первого взгляда. И про книжку «Андрей Кожухов» я тоже слыхала. Все читавшие ее говорили о книжке с восторгом. Но сама я еще ни разу ее не видала.
— А можно… — говорю я просительно, — можно мне прочитать эту книгу?
— Конечно! — отвечают они в один голос.
— Читайте на здоровье! — поощряет меня Степа. — Понравится — мы вам еще и другие принесем.
— Н-н-но! — добавляет Шнир, подняв предостерегающе указательный палец. — Это ведь… вы знаете?
— Знаю, знаю! — понижаю я голос. — Это запрещенная книжка, да?
— Да. Это книжка из «летучей библиотеки». Мы можем дать вам ее на двое суток. Послезавтра утром, когда мы к вам придем на урок, книжка должна быть прочитана. На эти книги большая очередь. Люди ждут по нескольку недель, пока книга освободится!
— Я прочитаю. Успею.
— Плата в «летучую библиотеку» пять копеек в сутки.
И еще: про то, что книжка у вас, не надо никому говорить. Если кто ее у вас увидит, если спросят, ст кого вы ее получили, что вы ответите?
— А я отвечу: «Нашла. На улице подобрала».
— Правильно! — одобряет Степа. — Ну и, конечно, ее надо спрятать получше. Чтобы ее не увидали всякие жук и жаба.
— Не беспокойтесь, спрячу.
— Все-таки, — настаивает Шнир, — извините меня, но я бы хотел собственными глазами увидеть, куда вы спрячете эту книгу. Пожалуйста, покажите!
Хор-р-рошо! Сейчас они увидят, какая я толковая и осторожная. О, я спрячу книгу очень ловко и хитро. Сейчас, сейчас увидите!..
Я заворачиваю драгоценного «Андрея Кожухова» в старую газету. Иду к печке, открываю заслонку. Уютно — и незаметно! — укладываю книгу между дровами, приготовленными Юзефой для топки. После этого оборачиваюсь к моим ученикам. Ага, что скажете?
А они смеются. Весело, от души…
Странные какие-то парни. Что тут смешного? Я даже немного обижена.
— ПЫ ке обижайтесь, — словно угадав мое настроение, говорит Шнир. — Мы вовсе не над вами смеемся. Только я, знаете, перевидал в жизни много обысков. И полиция с жандармами почему-то всегда ищут нелегальщину — первым делом — в печке.