Весна
Шрифт:
Опасаясь, как бы жандармы, в свою очередь, не додумались до химического состава, смывающего верхний слой письма, петербургские революционеры еще и зашифровали письмо. Несколько часов проводит Андрей Кожухов, расшифровывая письмо при помощи особого «ключа».
Наконец письмо прочитано. Андрей Кожухов узнает, что его друг и товарищ по революционной работе, Борис, арестован.
Андрей должен немедленно возвратиться в Россию. Его встретят в пограничном городке, вручат ему фальшивый паспорт и помогут нелегально перейти русскую границу…
Дедушка давно ушел. Сенечка спит. Мама одевается — собирается в гости, куда должен приехать и папа, если он рано освободится.
А
Вместе с Андреем Кожуховым я приезжаю в Россию и окунаюсь в тревожную, напряженную жизнь революционеров… Какие люди! Какие герои!
Один из них, Борис, схвачен и сидит в тюрьме. Революционеры — среди них его жена Зина и недавно приехавший из-за границы Андрей Кожухов — предпринимают отчаянные попытки освободить из тюрьмы Бориса и двух его товарищей. Но все попытки в самую последнюю минуту срываются. Уже готов подкоп, прорытый под зданием тюрьмы, — завтра Борис и его товарищи убегут из тюрьмы. Но все срывается — подкоп обнаружен!
Тогда революционеры решают: когда Бориса с товарищами поведут на допрос, напасть на конвой и отбить арестованных.
В назначенный день все готово: через подкупленного тюремного надзирателя Борису и товарищам его передано оружие. По всему городу выставлены сигнальщики; готова коляска, которая увезет отбитых арестованных. В назначенный день Андрей с группой вооруженных революционеров нападают на конвой — товарищи Бориса отбиты и увезены. Но Бориса отбить не удается — он остается в руках у тюремщиков! И теперь — после вооруженной схватки с конвоирами — положение Бориса безнадежно: его ожидает смертная казнь…
Уже поздно. Мама уехала в гости. Сенечка и Юзефа давно спят. А я все читаю.
— Загась лямпу! — приказывает мне Юзефа, приподняв от подушки растрепанную седую голову. — Спать не даешь!
И она снова засыпает.
Погасить лампу? Прервать чтение? И до самого утра не знать, что было дальше с этими удивительными героями? Нет, не могу я оторваться от книги.
Лампу я, конечно, погасила — пусть Юзефа и Сенечка спят.
Неслышно ступая босыми ногами, я ухожу из нашей комнаты.
Куда? Ну конечно, в единственное надежное убежище: в уборную. Вслед мне доносится сонный голос Юзефы — она заметила, что в комнате стало темно.
— Загасила лямпу? Ну и умница… Спи, спи!
Нет, я не сплю. Я сижу в уборной и при свете маленькой коптилки читаю свою книгу.
…Все пропало! Царский суд приговорил к повешению Бориса, его жену Зину и Василия, милого Василия, такого веселого затейника, такого верного товарища и железного революционера!
Привязанных веревками к позорной колеснице, их везут по городу к месту казни. Андрей Кожухов становится в толпе так, чтобы революционеры-смертники в последний час перед казнью увидели лицо друга. Вот колесница поравнялась с Андреем. Вот их взгляды скрещиваются в последний раз. Ветер развевает светлые волосы Зины вокруг ее милого лица… «Почему у нее стали короткие волосы? — думает Андрей. — Ах, да, — понимает он, — ее остригли для того, чтобы палачу было удобнее повесить ее…»
Возвратившиеся из гостей мама и папа, не найдя меня в кровати, встревоженные, отправляются искать меня. Мама сразу замечает полоску света, пробивающуюся из-под двери в уборную.
Открыв эту дверь, мама и папа пугаются еще больше. В длинной, до пят, ночной рубашке, поджимая озябшие босые ноги, я сижу на единственном в уборной седалище и плачу… Плачу так сильно, что даже не слышу, как на пороге появились мама и папа!
— Пуговка… — осторожно окликает меня папа полузабытым уже именем моего раннего детства. — Пуговка!..
Папа берет меня на руки, как маленькую, — и я, как маленькая, обнимаю его за шею, кладу голову на его плечо.
— Папа, их всех казнили… — шепчу я. — Всех!.. И самого Андрея Кожухова тоже!
Глава двенадцатая. КАК РОЖДАЕТСЯ КРУЖОК..
Утром просыпаюсь разбитая. Голова болит и гудит, словно в нее, как в колокол, ударяют чугунным билом.
Сперва я даже радуюсь: вот как повезло — я заболела! Можно не идти сегодня в институт.
Но нет, это зряшная надежда. В горле у меня при глотании не саднит, голова хоть и болит, но не горячая: просто читала полночи «Андрея Кожухова», не выспалась… Даже под ложечкой не сосет. Нет, к сожалению, я здорова.
А как бы хорошо — остаться дома, лежать с закрытыми глазами, снова и снова перебирая в памяти все, что я узнала ночью про Андрея Кожухова и его товарищей! В воображении можно даже самой участвовать во всех событиях, описанных в книге.
Вот, например, я Зина. У меня есть маленький сынишка, и, конечно, я его обожаю. Но он живет не при мне, и это очень горько. Я вообще нигде не живу: я революционер-подпольщик, и потому у меня нет постоянного пристанища. Скрываюсь от ареста, ночую где придется: нынче у одних, завтра у других, иногда в лесу или в поле… Разве можно при такой жизни таскать за собой сынишку? Ребенок — это ребенок: ему нужна своя постоянная кроватка, и молоко вовремя, и котлетка, и конфетка… Вот и живет мой сынишка не со мной, а у моих мамы и папы (они ведь ему дедушка и бабушка). Мне даже нельзя приехать хоть на один день в город, где они живут. Меня могут там арестовать, а от этого пострадает самое важное — моя революционная работа.
И вот однажды, мечтаю я, меня посылают с революционным поручением (опасным ужасно!) и как раз в тот город, где живет у мамы и папы мой сынишка. И вот я приезжаю в этот город. До тех пор, пока не исполнено революционное поручение, я даже не позволяю себе вспомнить о свидании со своими. Наконец, продолжаю я мечтать, я исполнила все, что мне поручили, исполнила хорошо. Теперь я могу в сумерки прокрасться в наш дом. Это, конечно, тот же дом, где мы живем теперь. Я издали узнаю наш подъезд, узнаю вербы, растущие цепочкой на противоположной стороне нашей улицы… «На пять минут! Только на пять минут!» — говорю я себе.
Подхожу к нашему подъезду, а там засада: полиция, жандармы… Сейчас они меня схватят! Но я проворно и незаметно проскальзываю в магазинчик часовщика Свенцянера рядом с нашим подъездом. Полицейские, конечно, врываются туда вслед за мной.
Бедный старик Свенцянер, конечно, страшно пугается, но я говорю ему совершенно спокойно: «Господин часовщик, вы уже починили мои часики?» Вот какая я толковая: я не называю его по фамилии, я как будто и не знаю, что его зовут «господин Свенцянер». Просто я отдала в починку мои часики первому попавшемуся часовщику, а теперь пришла за ними… Вот какая я сообразительная! А сама смотрю на Свенцянера пронзительно-выразительно, словно хочу сказать ему: «Поймите! Поймите! Я как будто бы отдала вам в починку часики!» И Свенцянер — чудный старик! — он сразу все понимает. Он не говорит: «Ах, мадмазель Яновская, как вы поживаете? Как папа? Как мама?», или «Какие часики вы мне давали? В первый раз слышу!» Нет, Свенцянер смотрит на меня равнодушно-вежливо, словно он видит меня в первый раз в жизни. Он отвечает совершенно холодно, как незнакомой заказчице: «Приходите завтра, часики будут готовы…»