Вестерн в стиле рок-н-ролл

Бородкин Алексей Петрович

"Эх, Хью!
– с горечью подумал я.
– Почему ты не выполнил своих обязанностей? Почему выпустил слово на волю?" Я не сомневался, что виновницей морального разложения стала затрёпанная книжонка.

Чтобы дать себе паузу и привести мысли в порядок, я несколько минут пространно разглагольствовал о превратностях судьбы. Говорил, что в жизни случается всякое, и если отставной рейнджер заводит стадо длиннорогих майсур или, на худой конец, племя дрессированных блох и выступает с ними в цирке - это одно. Это можно понять и простить, и ни один стрелок

этого не осудит.

– Но стать овцеводом?
– я воздел руки к небу.
– Это означает упасть на самое дно! И даже ниже!

– А разве можно упасть ниже дна?
– спросил Джордж.

– Можно!
– уверил я.
– Это значит пробить задницей дырку!
– Джордж посмотрел на меня с удивлением.
– И зная тебя, уверяю, так и получится! Ты пробьёшь в аду дырку и упадёшь ещё ниже!

Некоторое время мы молчали. Пока я боролся за душу своего приятеля, наползли сумерки. День плавно преобразовался в ночь. "Всё в жизни меняется, - философски подумал я.
– Самый замечательный ясный день превращается в ночь. И даже так: чем ярче день, тем чернее ночь".

На небе сияли звёздочки. Они казались сегодня ближе, чем обычно. Я вспомнил легенду о роботе, который решил добраться до Бога. Гордый безумец призвал своих друзей из ближайшего автосервиса, и они начали строить телескопическую руку из высоколегированной стали. Рука должна была состоять из ста двадцати трёх тысяч колен и приводиться в движение автономными серводвигателями. Вначале строительство шло хорошо и быстро продвигалось, но когда рука стала выдвигаться на двести километров, подрядчик по имени Вавилон использовал некачественные патрубки - ему захотелось срубить бабла сверх утверждённой сметы (алчный сукин сын!). Рука переломилась и рухнула, из разорванных шлангов хлынуло гидравлическое масло, и залило окрестности на сорок дней пешего пути. Роботы-механики переругались между собой и перестали понимать исходный код друг друга. С тех пор достигнуть Бога невозможно... во всяком случае, рукой.

Красивая легенда, правда? Я понимаю, в ней много фантазии. Например, в ста двадцати трёх тысячах колен накопилась бы такая погрешность (и такой люфт), что никакие гипер-компенсаторы не справились бы. Но эти мелкие неточности не умаляют ценности древнего сказания. Оно не справочное пособие по роботостроению, оно учит нас совсем иной мудрости...

– Не горячись, старина, - миролюбиво продолжил я.
– Полюбуйся на звёзды, глубоко вздохни и не спеша расскажи, что навело тебя на эти безум... странные мысли?

Джордж раскурил трубку, сделал несколько глубоких затяжек и передал мне. Я предпочитаю жевать табак, но в этот раз принял трубку - разве мог я поступить иначе?

Ветер улетел за холмы почивать, а потому дым слоился и витал вокруг нас, как невесомое ватное одеяло. За холмом затрещал скорпион. Я подумал, что лучше будет растянуть по периметру лагеря верёвку из конского волоса. Эти твари её опасаются.

– Просвещение!
– произнёс Джордж и надолго замолчал, будто принадлежал к индейскому племени Чау-Чау.
–

Я понял, что мы живём неверно, что погрязли в... в...

Здесь моего приятеля стопорнуло, как плохо смазанный редуктор, и у меня появилась надежда. "Раз он не может точно сформулировать своих претензий, в чём конкретно мы погрязли и прочие, значит, остался шанс!" - возликовал я. Отравленная книжная пилюля длинною в неделю, не подрубила в Джордже живительный стержень невежества. Бодрящий ручей его необразованности ещё пробивался сквозь иссушающие пески знаний.

– В общем, нужно вернуться к истокам, - нашелся, как продолжить Джордж.
– Отринуть лишнее, освободиться от лишнего, опроститься, - я машинально считал буквы "о", - найти себе дело по душе и обрести покой.

– Четыре "о", - сказал я.

– Что?

– Ты четырежды употребил букву "о". Отринуть, освободиться, опроститься, обрести.

– Это плохо?

"Нужно эту букву запретить!
– подумал я.
– Что за книгу он читал? Такие книжонки следует разбрасывать на территории индейцев. Через полгода ни одного дикаря не останется. Все они опростятся или опоросятся".

– Но мы уже занимаемся любимым делом, - мягко заметил я.
– Мы охотимся за преступниками. Это богоугодное занятие.

– Мы умножаем насилие. Это путь в никуда. Все религии мира...

И Джордж затянул мыльную оперу в километр длиною о поцелуях в... и подставленных щеках, вывихнутых коленях... не забыл также выколотые глаза и выбитые зубы. Под эту "музыку" я печалился и угасал, как свечка. Под конец я потерял нить рассуждений и перестал соображать, что на что следует обменивать? Око за зуб? Или зуб за коленную чашечку? "Если тебе сломали подшипник, следует подставить палец... так? Или средний палец следует показать?"

– А что религии мира вещают о предательстве?
– перебил я, не в силах дальше слушать проповедь.
– Поощряют?

Он смутился и уставился на меня круглыми глазами: - В целом отрицают.

Залепетал, что-то ещё, и щёчки его покрылись пунцовым румянцем (во всяком случае, мне так показалось).
– Бывают, наверное, исключения... не может быть, чтобы не было исключений.

– К чёрту исключения!
– зло отрезал я.
– Исключения исключаем. Иными словами, ты меня не бросишь. Ибо это грех!
– В теологии Джордж был слаб, и я это использовал: всеми силами я надавил на греховность его поступка.
– Ты останешься. Наши дорожки не разойдутся. По крайней мере, покуда мы не пристрелим Стоппарда.

Несколько минут он молчал, печально повесив руки между колен. И только треск поленьев, да унылый скрип суставов нарушал полночную тишину.

– Я не брошу тебя, Клайв, - сказал Джордж, в конце концов.
– Но в Стоппарда стрелять не буду. Любая жизнь священна.

"Буддисты постарались, - понял я, и хлопнул себя по коленке.
– Хью! разве можно было упускать слово?
– в очередной раз упрекнул старика.
– Эту змею нужно было держать крепче, чем обмылок в общественной бане!"