Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях

Романов Борис Николаевич

Ольга Яковлевна, или Оля, как все в доме ее звали, сопровождала Даниила все детство. Ее скромный призрак появляется с докучными ребенку заботами и в его взрослых стихах: «А мне — тарелка киселя / И возглас фройлен: „Шляфен, шляфен!“

Фройлен у Добровых появилась еще при жизни бабушки. Полунемка, полулатышка, она учила его языку, стараясь почаще говорить с ним по — немецки. Он проказничал, не слушался, а когда та обиженно грозилась уехать от него, что происходило чуть не каждый вечер, кричал: „Олечка, ферцай!“ „Дроготуся“ Олечка всякий раз прощала.

Кроме фройлен, у Даниила была няня, совсем молоденькая. Звали ее Дуней. Это Дуня в Вамельсуу вытащила его из проруби. Но Дуня, видимо, была не первой няней Даниила. Ее предшественница мелькнула в стихах:

Приувязав мое младенчество К церквам, трезвонившим

навзрыд, Тогда был Кремль, ковчег отечества, Для всех знаком и всем открыт. Но степенились ножки прыткие, Когда, забыв и плач и смех, Вступал в ворота Боровицкие Я с няней, седенькой, как снег! Мы шли с игрушками и с тачкою, И там я чинно, не шаля, Копал песок, ладоши пачкая Землею отчего Кремля.

По всей комнате Даниила были развешаны нарисованные им портреты правителей выдуманных династий, сохранились они и в детской тетради. Все это были отголоски отчего Кремля, окружавшей памятник Александру II кремлевской галереи с потолком в мозаичных портретах великих князей и царей московских [34] .

7. Отец и сын

Отец Даниила после января 1910–го, в котором он пробыл в Первопрестольной полторы недели, в Москве не появлялся до лета 1915 года. Тогда, после плавания на пароходике "Орел", он от Москвы сумел добраться до Рыбинска и, заболев, с полпути вернулся домой. О том, что он виделся с сыном, может свидетельствовать написанное тем летом стихотворение Даниила "Гимн", посвященное "милому папе":

34

См.: ПНР. С.43–44.

Грустный гимн прощания, Тихий гимн полей, Звонкий гимн свидания, Длинный гимн аллей. Все гимны сливаются В один странный звук; То он колебается, То затихнет вдруг.

Это его второе стихотворение в жизни.

Леониду Николаевичу удалось еще раз в Москву приехать в октябре того же 1915 года. Но каждый раз он приезжал с множеством литературных и театральных дел. В тот год 18 октября Леонид Андреев последний раз побывал на "Среде" у Телешова, где читалась его не принятая Художественным театром трагедия "Самсон в оковах", и опять без успеха. Даниила видел в эти приезды мельком, надолго у Добровых не задерживаясь.

Леонид Андреев жил судорожно и трудно. Писавший много, он нервно переживал войну, все творившееся в обреченно приближавшейся к революции России и заглушал в себе постоянную тревожную тоску сменявшими друг друга увлечениями. По — другому ему не жилось и не писалось. "Почти все лучшие мои вещи я писал в пору наибольшей личной неурядицы, в периоды самых тяжелых душевных переживаний" [35] , — признавался он. Один из самых знаменитых писателей России тех лет, он ощущает себя не понятым, загнанным. "Та травля, которой в течение 7–8 лет подвергают меня в России, — записывает он в том же октябре 1915–го, — чрезвычайно понизила качество моего труда… Кто знает меня из критиков? Кажется, никто. Любит? Тоже никто. Но некоторые читатели любят — если и не знают. Кто они? Либо больные, либо самоубийцы, либо близкие к смерти, либо помешанные. Люди, в которых перемешалось гениальное и бездарное, жизнь и смерть, здоровье и болезнь, — такая же помесь, как и я" [36] . Это диагноз не только самому себе или своему читателю, но и современной России. В то же время его здоровое, дневное начало тянется к семье, к детям, кроме Вадима и Даниила, их еще трое — Савва, Вера и Валентин. Дом на Черной речке, как и дом Добровых, все время переполнен. Его тянет к природе, он уходит в море на своей яхте.

35

Андреев Л. S. O. S. М.; СПб.: АНаепешп — Феникс, 1994. С. 22.

36

Там же. С. 25.

Л.

Н. Андреев. Портрет сына Даниила. 1915 (ИРЛИ)

В "Автобиографии красноармейца…" Даниил Андреев пишет, что в последний раз виделся с отцом и с братом Вадимом летом 1916–го, в Бутово. Дожидаясь их, наверное, здесь же, в Бутово, он написал еще одно посвященное отцу стихотворение "Соловей". Добровы снимали дачу в Бутово много лет подряд, сменив на него близкое Царицыно. Дача находилась неподалеку от железнодорожной станции по Курской железной дороге. С этим живописным в те годы дачным местом многое было связано и у Леонида Андреева. Есть фотография, на которой он снят вместе с Александрой Михайловной на поляне у березовой рощи в Бутово. Александра Михайловна на нем с доверчиво приоткрытым ртом и затаенно грустным взглядом, Леонид Николаевич напряжен и тревожен. Она ждет рождения первого ребенка. И только пережившие русский двадцатый век, знающие о судьбе их сыновей, Вадима и Даниила, о том, что именно здесь, в Бутово, будет огорожен колючей проволокой расстрельный полигон, на котором казнят двадцать одну тысячу мало в чем повинных людей, глядя на эту фотографию, могут представить — о чем эти грусть и тревога.

В Бутово Леонид Николаевич приехал в июле 1916 года с Вадимом в намеренье прожить три недели.

"Мы пошли гулять втроем — отец, Даня и я — бутовскими березовыми рощами, широкими уходившими к самому горизонту полями", — рассказывал Вадим об этой прогулке, во время которой отец, проведший здесь памятные месяцы с их матерью, увлекся воспоминаниями. Но чем больше вспоминал, тем мрачней и неразговорчивей становился. "Около маленького, заросшего кувшинками и водяными лилиями пруда, окруженного длиннолистыми ивами и высокими березами, прямыми как мачты, — сюда приходили по утрам купаться отец и мать — отец, резко повернув, быстро зашагал к даче Добровых…" [37] На другой день уехал.

37

Детство. С. 131–132.

В последний раз Леонид Андреев приезжал в Москву 14 октября 1916 года. 17 октября в театре Ф. Ф. Комиссаржевского состоялась премьера его пьесы "Реквием". Что, конечно, символично. Виделся ли он на этот раз с Даниилом, неизвестно. А из их переписки мало что уцелело. В детской тетради есть черновик еще одного начатого письма отцу, которое, судя по всему, писалось тогда же, в 17–м или даже 18–м: "Дорогой папа! Как я обрадовался, когда узнал о возможности послать тебе письмо…" Фраза написана латинскими буквами. Это был один из "шифров" их переписки, Леонид Николаевич переписывался с сыном даже азбукой Морзе. Письма эти потом пропали на Лубянке.

Из азбуки Морзе и название его знаменитой статьи "S. O. S.", написанной 6 февраля 1919 года. По ее поводу Горький, в Петербурге сам возмущавшийся множеством "бессмысленных жестокостей, которые ничем нельзя оправдать", заявлял: "Ничего, ни зерна, не понимает, а — орет…" [38] Но считавший победивших большевиков силой "зла и

Л. Н. Андреев разрушения", прокричавший о наступлении времени "безнаказанности для убийств", о том, что ныне в мире "престолослужительствует сам пьяный Сатана", Леонид Андреев, как оказалось, предсказал наступление страшной тирании в России и кровавое будущее Европы. Апокалиптически — надрывные строки статьи словно бы предопределили судьбу сына, пафос его писаний. Крик, показавшийся бывшему близкому другу, крестному отцу Даниила, неуместным — "И чего лезет не в свое дело!" — оказался пророческим и предсмертным.

38

Горький М. Полное собр. соч. Письма: В 24 т. М.: Наука, 2006. Т. 12. С. 241.

Л. Н. Андреев

В том же 1919 году, 12 сентября, в деревне Нейвола Леонид Николаевич Андреев умер. В Москве о его смерти узнали по лаконичной телеграмме, появившейся в газетах, и многие этому не верили. Такое было время — неверных слухов, путаных сообщений. Не верили и Добровы, пока не получили из Парижа письмо от овдовевшей Анны Ильиничны. Шла гражданская война, действовала ВЧК. Газеты в том сентябре помещали сообщения с фронтов — оставлен Нежин, взят Житомир, взят Конотоп… 23 сентября опубликован список 66 расстрелянных за шпионство в пользу Антанты и Деникина. 25–го взорвана бомба в Московском комитете РКП в Леонтьевском переулке.