Шрифт:
Э-э-э-эй, конь, синий как ночь, синий в звездочках конь.
Э-э-э-эй, вот в его гриве закат заплутал среди звезд, да и пролился вверх.
Он увезет нас от обид в ту далекую страну,
где никто не скажет нам, кто и в чем был виноват, кто и в чем был виноват.
Марина Комаркевич.
Глава 1.
Олежа.
Дверь распахнулась с таким грохотом, будто её выбили ногой. Сразу потянуло сквозняком, и Олежа наморщил нос.
– Дорогой брат, ради богини! Почему ты ещё здесь?! – с порога завопила княжна Яна.
– Прости, Олежа, я не хотел её пропускать, – чуть не плача взвыл Николя, судя по звуку, ворвавшийся в комнату вслед за княжной.
Олежа повернулся на бок в сторону гостей, не собираясь вставать с подушек:
– Потому что ещё зима, Яна. Прикрой дверь, Николя, да не расстраивайся. Что уж с ней поделать?
– Княже, – простонал Николя, – а мне-то внутри остаться или снаружи?
Олежа неопределённо повёл плечом.
Сестра, звонко щёлкая каблуками по полу, мерила шагами комнату.
– Сколько ты ещё планируешь валяться? Весна уже родилась! Кюна издала указ начать медовую доглядню седмицу назад. И что мы видим?
– Мы ничего не видим, – пробурчал Олежа.
– А почему ты до сих пор не прозрел? – снова возвысила голос Яна.
От криков княжны у Олежи зазвенело в ушах. Ему невыносимо хотелось прикрыть их, но из уважения к старшей сестре пришлось сдержаться.
– У тебя времени в обрез! – Яна шуршала пергаментом. – Ты это видел? Ах да! Ты же у нас слепой! Ну, так я тебе зачитаю!
Олежа подумал: «Не пора ли спрятаться под подушкой?» Сестра нападала на него так, будто он мог как-то повлиять на своё зрение.
– Пасека Хольгрида, Иволги, Темерника, Медовые Улаи, пасека Пафнурия, – тараторила Яна. – Потом у тебя что? Явиться в Беломедье, пока Эрулайн не взойдёт в зенит. Как планируешь всё успеть?
– Ты что, не видишь, что я слепой?! Не могу я в доглядню пойти, – с толикой обиды прогудел Олежа, приподнимаясь на локтях.
– Да мне плевать на твою спячку! Собирай своих чудиков и отправляйся в дорогу!
– Но как я должен идти? С палочкой?
– Да хоть пластом в телеге, но выезжай, я тебя прошу, – тон княжны стих и сменился на умоляющий.
– Пока не вернётся зрение, я никуда отсюда не выйду. – Олежа снова уронил голову на перины.
От его движения пыль, прятавшаяся в подушках, взлетела, и князь, вдохнув её носом, громко чихнул. От этого звука Яна снова взбодрилась:
– Да почему? Почему ты не можешь ехать?!
– Где ты такое видела – доглядню с лежачим князем? Пасечники нас уважать перестанут. – Олежа зевнул.
– А-а-а! Да прекратишь ты когда-нибудь переживать, кто и что о тебе подумает?! – Яна со злостью отшвырнула листок пергамента.
Вопреки её вспышке, тот мягко заскользил по воздуху и опустился на пол.
– Поглоти тебя Бездна, Олежа! Мне плевать как, но ты выполнишь всё в срок! – рявкнула она и выбежала, напоследок, саданув дверью о косяк.
– Вот же кипучая женщина, – донёсся тихий голосок Николи.
Похоже, он спрятался куда-то в угол, подальше от бушующей княжны.
Олежа вздохнул. Вокруг всё ещё была пустота. Зима в этом году слишком затянулась, и князь, как никто другой, ощущал это на себе.
– Она права. Весна уже в мире Живы, а он… оно всё ещё спит. Почему, Николя? Может, ты мне скажешь?
Николя подсел на подушки.
– Я попробую, Олежа, поглядеть, в чём дело, но ничего не обещаю.
Он замычал что-то невразумительное, побулькал горлом и надолго замолчал.
Олежа не знал, оцепенел ли Николя, перешёл ли в мир грёз или просто сидит молча, задумавшись о своём, но не решался спросить. Ему не хотелось показывать, что он не разбирает происходящего перед самым носом.
Они сидели в тишине, и князь изо всех сил прислушивался к дыханию друга.
– Ничего не пойму, Олежа. Может, холодно ещё слишком? А ты не пробовал попросить Анну, чтобы она разбудила зрение? – наконец пробормотал Николя.
Олежа отвернулся в угол. Нащупал стенку и уткнулся в неё лбом. Князь уже не первый день обдумывал молитву богине. Но как просить её о таком, не представлял. Ведь Анна осуждала тот способ, которым Олежа получал своё зрение.
– Нельзя, – грустно сказал он. – Значит, ждём. Всю зиму прождали, ещё несколько дней осилим.
Николя отчего-то не уходил.
– Ты на Яну-то не обижайся, – попросил он. – Не понимает она, каково это… быть не таким как все.
– А ты у нас, будто понимаешь? – прогудел Олежа и сердито прибавил: – Нечего меня жалеть! Лучше бы я никогда не знал, каково это – видеть. Тогда и тосковать не о чем было б.
– Я-то, может, и понимаю кое-что, – чуть слышно вздохнул Николя.
Олежа услышал, как скрипнула входная дверь, и кто-то из холопов прошаркал по полу. В каминной печи затрещала разгоревшаяся береста, и по комнате потянулся лёгкий запах занявшихся дров.
– Пролежни ещё не появились, княже? – раздался ворчливый голос, и Олежа тут же признал дядьку Михайло.
– Дядь, ты, что не сказал ничего? Я и не узнал тебя.
– Проверял, вдруг ты видишь уже.
– Видел бы, встал.
– Да ты, поди, и не встанешь. Полгода провалялся. Хоть бы на двор вышел, кости размял да топорики покрутил! Подумаешь, что слепой, руки – чай не отпали?
– Не пойду я на двор. И не проси даже. Мало я, что ли, по жизни позорюсь?
Дядя Михайло зафыркал.