Вестники времен. Дороги старушки Европы. Рождение апокрифа
Шрифт:
— Живи да радуйся, — бросил Ибелин. — И всё равно вы покинули Италию, променяв её на беспокойную Византию. Несколько лет командовать всей армией империи — не шутка…
— Не о Византии сейчас речь, — Конрад щёлкнул пальцами и безмолвные телохранители-ромеи быстро поднесли графу и его собеседнику по кубку розового критского вина. — Спасибо, Исидор… Выйдите за дверь и останьтесь у входа.
Охранники, привезённые графом из Константинополя, молча подчинились.
— Когда я вступил во владение Монферрато, мне было двадцать восемь лет, — продолжил Конрад. — Казна графства богата, я ещё
— Разумеется, — кивнул барон. — Королевство Леон и Кастилия. В Иберии. [64] Гробница святого Иакова.
— Удивительная страна, — задумчиво сказал Конрад. — Иберия немного похожа на Палестину. Сухие равнины, холмы, виноградники. И сарацины. Граница с кордовскими маврами проходила по реке Дуэро, южнее — тамплиеры и рыцари-крестоносцы сражались с мусульманами за Португалию… Весьма неспокойные земли, но, надеюсь, кастильцы однажды изгонят мавров обратно в Алжир и весь полуостров примет крест. Вы знаете, там полным-полно евреев, придерживающихся как иудейского исповедания, так и морисков — крещёных. Лет семьсот назад еврейское государство Септимания на юге Франции было разгромлено королями династии Меровингов, и евреи переселились в Иберию. Но очень многое от их культуры и традиций осталось в Лангедоке.
64
Иберия — старинное название Испании.
— Вы отвлекаетесь, ваша светлость, — напомнил Ибелин.
— Ничуть! Я как раз подошёл к самому интересному. К Лангедоку.
— Графство Тулузское, Каркассон, Перпиньян, — согласно подтвердил верный помощник маркграфа. — Весьма богатые и плодородные владения. Я слышал, будто там распространена ересь…
— Не так обширно, как утверждает святая Мать-Церковь, — отмахнулся Конрад. — Я побывал во всех этих городах, заезжал в знаменитый монастырь в Кастельнодари и даже заглянул в Нарбонн — самый настоящий иудейский город, евреи содержат там университет, масса синагог… Граф Тулузский — очень веротерпимый человек. В Лангедоке мне рассказывали, будто святая Мария Магдалина после Вознесения Иисуса Христа уехала из Палестины, перебравшись в Септиманию, где расселились многие евреи вслед за завоеванием Палестины Гнеем Помпеем. Так вот…
Конрад Монферратский приостановил речь и задумался. Память отлично сохранила всё, даже самые незначительные моменты путешествия по Лангедоку. Он помнил резкие запахи Тулузы и красный камень домов столицы графства, желтовато-зелёную мутную Гаронну, холмы, цепь Пиренеев на горизонте. Конрад вспомнил, как поразил его выстроенный на огромной, выбивающейся из холмистой равнины скале замок: неприступный Монсегюр, сторожевое укрепление перед горами, за которыми лежали владения мавров.
В городке Безье Конрад остановился у рыцарей Ордена Храма, в странноприимном доме командорства. И тогда же впервые увидел человека, заронившего сомнение.
— Тамплиеры в Безье, — продолжил рассказ маркграф, — немного отличаются от храмовников, которых мы видим здесь, в Палестине.
— А сами что вы думаете?
— Лоррейн очень необычен, — ответил Конрад, подумав. — С виду — человек как человек, лет двадцати пяти. Тощий, волосы белые и всклокоченные, голос жутко хриплый. Но все мои знакомые в Лангедоке утверждали — у Лоррейна есть дар предсказания. Нет, не думайте, он не хиромант или гадатель — последних Церковь наказывает за бесовское волхование. Лоррейн поёт. Всего-навсего. Но его песни-пророчества всегда сбываются. Так или иначе. Он не говорит двусмысленностями, как библейские пророки, а ведёт речь чётко и ясно. Тамплиеры мне сказали, будто епископ из Алье однажды пожелал схватить Лоррейна и предать суду inquisitio, но рыцари Ордена Храма его защитили — командорство Безье пользуется огромным авторитетом и влиянием в Пиренейских предгорьях. Лоррейн как раз гостил у тамплиеров. Я попросил его спеть.
— И что? — заинтересовался Ибелин. — Вы услышали пророчество?
— Именно, мой дорогой барон. Именно пророчество, — глухо сказал Конрад. — И я ему поверил. Очень мрачные и недобрые слова о том, что однажды Лангедок — цветущая и ухоженная область — превратится в выжженную пустыню. И вроде бы это произойдёт довольно скоро. Я помню некоторые слова.
Монферрат нахмурился и процитировал:
…Но страшен стон и душен сон, где светом стала тьма, В краю безбожных дударей теперь всегда минор. Летит на мёртвый Каркассон тоскливая зима. И город Альби, в чьих домах ни окон, ни дверей, Опять распят Гурьбой солдат И гордым лязгом шпор. Excusez-moi, вы лживы, монсеньор…— Дальше вспоминать не стоит, — угрюмо вернулся к прозаическому слогу Конрад и исподлобья посмотрел на Ибелина. — Лоррейн показал мне разрушенный Каркассон, мёртвые стены Альби, пожары в Тулузе. Кровь, смерть, пламя и ничего больше. Тамплиеры, слушавшие менестреля, только хмурились и ничего не говорили. Но хуже всего — последний куплет. Именно последний, потому что дальше петь бессмысленно, ибо не о чем. Когда разрушено всё и погасло солнце, никто не складывает песен о пустоте.
— Вы помните? Вы помните эти строки? — быстро спросил барон.
— Да. Мне не хочется их повторять, но если вы, Генрих, их услышите, вы многое поймёте.
Но грянет час, воскреснет Юг, надменный царь миров, И Ангел Тьмы на Лангедоль извергнет глад и мор. И воплем королевских слуг взъярится чёртов лов. И на один взойдут костёр и Папа, и король, Эй, ветер, взвей, Золу церквей, Распятий бренный сор! В тот час придёт расплата, монсеньор…