Вестники времен. Трилогия
Шрифт:
— Не имеет, — на редкость дружным хором согласились Гай и Дугал, а шотландец немедленно спросил: — Чем же прославился этот перс?
— Он создал веру, — Франческо пристально смотрел куда-то вперёд, на затянутые колеблющимся маревом холмы. — Вернее, не создал на пустом месте. Он взял издавна существовавшие верования персов, слегка переиначил и стал проповедовать, для начала объявив, что к нему явился некий посланник Небес и велел нести людям божественное слово. Дальше я могу перепутать, потому что я — человек не слишком учёный…
— Извиняться будешь потом, а сейчас рассказывай, — потребовал Мак-Лауд.
Франческо кивнул и продолжил, отчасти справившись с собой и заговорив
— Мани, конечно, был язычником, человеком, верующим в существование многих богов. Из них он выделял двух — бога света и бога тьмы. У них наверняка есть имена, но мне, к сожалению, они неизвестны. Эти боги вечно сражаются между собой, используя силы природы и поклоняющихся им людей. В конце концов бог света одержит победу, потому что правитель тьмы — всего лишь одно из его созданий, некогда взбунтовавшееся и пожелавшее само править миром. Отчасти похоже на то, что говорится в Писании о Господе и павших ангелах, верно? Однако Мани всё переиначил. Он утверждал, что владыки света и мрака изначально равны между собой, их спору не суждено разрешиться, а если суждено, то совершенно необязательно победой светлых сил…
— Ему, наверное, в детстве частенько доставалось от приятелей, потому он и невзлюбил всех людей скопом, — чуть слышно пробормотал Дугал и разочарованно хмыкнул. — Вот так всегда — заявится какой-нибудь обиженный и начинает вопить: «Мне было плохо, но теперь я сделаю так, чтобы вам стало ещё хуже!..»
— Учение Мани привлекало многих, — Франческо сделал вид, что не заметил язвительных комментариев. — Наверное, в те времена человеческая жизнь и достояние постоянно находились под угрозой, и люди, не встречая надежды в своих духовных наставниках, шли за тем, кто оправдывал все их поступки — как хорошие, так и плохие. Если добро и зло равны в небесах, значит, равны и на земле, так?
— Ты в богословы случаем не готовился? — вопросом на вопрос ответил Мак-Лауд. Франческо озадаченно нахмурился и покачал головой:
— Нет. Мне повезло — я выучился читать и всегда хотел узнать больше, чем сейчас. Продолжать или вам не слишком интересно?
— Конечно, интересно, — Гай перебил компаньона прежде, чем тот успел сказать хоть слово. — Дугал, сделай милость, помолчи. Помнится, мне пытаются растолковать, что здесь к чему.
— Уже заткнулся, — с подозрительной готовностью отозвался шотландец.
— На некоторое время манихейство стало чуть ли не общепризнанной религией распадающихся римских колоний. Даже такой мудрый человек, как святой Августин, поддался его речам и хотел объединить творение Мани с христианством, делавшим тогда свои первые шаги, однако понял, что ничего хорошего подобный союз не принесёт. Конклав священнослужителей в Константинополе вскоре признал манихейство ересью, а создатель учения погиб, убитый жрецами-соотечественниками, опасавшимися его растущего влияния на людские умы. Так было положено начало нынешним разногласиям.
Франческо остановился перевести дух, а Гай с лёгким удивлением подумал, что ни ему, ни кому-либо из его знакомых как по Ноттингаму, так и по Лондону меньше всего приходило в голову копаться в истоках религии, тем более — вызнавать происхождение ересей и суеверий. Разве не достаточно просто верить, и, как положено любому рыцарю, служить преданным мечом Церкви? Для Франческо и людей со складом ума, подобным его, требовалось нечто иное — укрепление веры знаниями. Мистрисс Изабель говорила сущую правду: подлинное место Франческо — в каком-нибудь университете, а не за грязным прилавком торговца.
— Со смертью основоположника учение, конечно, многое потеряло, — вновь зазвучал голос, выговаривавший
— Мессир Бернардоне, простите неотёсанного английского рыцаря, но я не уловил разницы, — признался сэр Гисборн. — Разве язычество и ересь — не различные названия одной и той же вещи?
— Отнюдь, — Франческо мог сколько угодно твердить о собственной неучёности, но стоило лишь попросить его о разъяснении какого-либо сложного вопроса, молодой итальянец тут же преображался и начинал говорить не хуже (а порой, как казалось Гаю, намного лучше) многомудрых клириков из Кентербери или колледжа святой Марии в Оксфорде. Лет через пять-шесть, иногда размышлял Гай, из Франческо, особенно если судьба окажется к нему благосклонна и он попадёт-таки в какую-нибудь хорошую школу, получится весьма непростой человек — образованный, красноречивый и способный увлечь людей за собой. Вопрос только, куда?.. — Ересь — ошибочное, преднамеренное и последовательное противодействие человека истине, установленной Церковью. Сарацины, с которым вам предстоит сражаться, никогда не относились к нашей Церкви, и потому зовутся «неверными», людьми, исповедующим иную религию, нежели мы. Язычники же веруют в существование многих богов, в то, что их божества живут рядом, в возможность напрямую разговаривать с ними…
— Умник, — с отвращением проворчал Мак-Лауд, — побывал бы у нас, узнал на собственной шкуре, что такое Народ Холмов. Посмотрим, как бы ты тогда запел… И вообще, ты начал про этих, как их… фатаренов.
— Прошу прощения, господа, я слегка отвлёкся, — с высокомерным видом делающего величайшее одолжение учёного мужа ответствовал Франческо. — Allora, [24] фатарены, патарины, катарийцы, катары — всего лишь разные произношения одного и того же слова, означающего «просветлённый» или «очистившийся». После суда, проведённого над несколькими из их вожаков, если я ничего не путаю, в 1165 году в городке Альби, что в десяти лигах к полуночному восходу от памятной всем нам Тулузы, они ещё получили прозвище «альбигойцев». В сущности, они наследовали учение Мани, однако переменили его в соответствии с нынешними временами. Мне рассказывать, что оно собой представляет, или можно обойтись?
24
Итак (итал.)
Дугал покосился на ноттингамца, получил в ответ решительный кивок, вздохнул и скорбно проговорил:
— Излагай. Только попроще, если можно.
— Попроще, так попроще, — Франческо задумался, видимо, собирая воедино все скопившиеся у него обрывки знаний и последовательно располагая их одно за другим. — Начну с того, что самый известный проповедник последних десятилетий, Бернар из Клерво, которого теперь называют святым, около сорока лет назад приезжал в Тулузу, на диспут, устроенный предводителями катаров, и, проехавшись по краю, назвал их веру… Погодите, сейчас вспомню, как в точности записано, — он зажмурился, кивнул и чётко выговорил, сначала на латыни, затем на привычном норманно-французском: «Нет более христианских проповедей, чем у них, и нравы их чисты».