Вестники времен. Трилогия
Шрифт:
Спустя триста лет от Воскрешения Константин Великий признал христианство единственной религией империи. Никейский собор принял в 325 году Символ Веры и отделил агнцев от козлищ, сведя на нет усилия отступников и еретиков.
Всего за три коротких столетия Незримый сокрушил устои Рима, принял под свою руку варваров, обратил взор на земли от причерноморской степи до зелёных полей славного острова Эрин.
Великая империя Цезарей уходила в прошлое, уступая место другой державе и новому миру — Европе. Европейской цивилизации, со временем покорившей планету и задавшей ход развития человечеству на все будущие столетия.
Слово-меч победило.
Конрад
— Салах-ад-Дин хочет получить все земли Иудеи, Идумеи и Вифании, вплоть до самого Иерусалима, и побережье до Кесарии Галилейской, — задумчиво произнёс Генрих фон Ибелин, рассматривавший многоцветный план по другую сторону стола. — То есть мы теряем больше половины королевства. На восходе граница пройдёт по Иордану вплоть до Генисаретского озера. И всё равно, мы останемся под ударом со стороны Сирии.
— Ничего страшного, — ответил Конрад. — Иерусалимское королевство просто немного потеснится на север. Останется заново привести к вассальной присяге Антиохийское и Триполитанское графства, Эдессу, может быть, и Киликию. Тогда страна восстановит прежние границы с лихвой, и получит новые земли. Пускай Салах-ад-Дин забирает Кесарию. У нас останутся Тир, Бейрут, Триполи… Для торговли хватит. Главное — на полудне у нас появится беспокойный, но всё-таки союзник, с полуночи Иерусалимское королевство защищают армяне и ромеи, опасность исходит только из сирийских пустынь… Но если султан вдруг станет халифом в Багдаде, мы вместе найдём управу на сельджуков. Турки рвутся на запад? Придётся их останавливать всем вместе — утончённые арабы терпеть не могут кочевников. Генрих, ты представляешь, насколько замечательно иметь общего врага? Пускай Салах-ад-Дин растрачивает свою воинственность не на растерзание христианских владений, а на сельджуков.
— А когда турки покорятся? — спросил барон. — Если преемник Саладина, ибо нынешний султан смертен, как и все мы, снова с чисто арабской жадностью пожелает забрать в руки всю средиземноморскую торговлю и ударит по нам, нарушая все договоры? Опять нескончаемая война?
— Королевство к тому времени усилится, — уверенно заявил маркграф, — прочный союз с Константинополем, поддержка государей Европы… Новых государей. Арабская жадность, на которую ты, мессир барон, сетуешь, как раз и не позволит сарацинам нарушать мир. К чему терять золото, воевать с опасным соседом, когда в твоих руках всё побережье Египта, начиная с Бенгази, и половина гаваней Палестины? Здесь всем хватит места. Иерусалим остаётся под общим управлением, никто не в обиде…
— …Если только наши дворяне не бросятся на стены Святого Града с воплем: «Бей сарацин, оскверняющих одним своим видом храм Гроба Господня!» — желчно произнёс Ибелин, кивая на карту, где Иерусалим был нарисован прямо посередине, как центр Мира. — Вы же знаете, ваша светлость… Мы можем договориться с арабами, но не сумеем остановить своих единоверцев, не понимающих, что худой мир с Востоком лучше доброй войны. Только сейчас мы потеряли все города, кроме трёх, а что случится через пятьдесят лет? Сарацины попросту сбросят нас в море… если только новый Иерусалимский король не образумит вассалов. Тамплиеры давно поняли, что с мусульманами лучше дружить и торговать, нежели драться. А те, кто по привычке протестовал и рвался в бой… Они получили замечательный урок при Тивериаде. Мессир Франсуа де Ридфор руками Салах-ад-Дина расправился со всеми противниками внутри Ордена и стал Великим Магистром. Теперь мы можем без опасений опираться на содействие Тампля. Полагаю, храмовники помогут новому королю изменить мнение некоторых слишком ретивых европейцев и остановить безумных фанатиков. Не забудьте, у рыцарей Ордена Храма очень хорошие связи с Францией и с…
Барон Ибелин столь проникновенно глянул на Монферрата, запнувшись на полуслове, что маркграф едва не рассмеялся. Осторожный помощник повелителя Тира остерегался даже упоминать вслух людей, связанных с тамплиерами во Французском королевстве. Людей, которые всецело и горячо выступили на стороне задуманного Конрадом заговора. Неужели Ибелин их боится?..
— Да, ваша светлость, — вопрос был нарисован на лице Конрада столь отчётливо, что барон распознал его с одного взгляда. — Иногда мне становится страшно при одной мысли о том, что может произойти в Париже. Вы понимаете, какую лавину сдвинет этот катящийся камень? Какие цепи могут быть порваны и какие откованы? Что разъединится, а что, наоборот, свяжется?
— История просто вернётся в своё изначальное русло, — мягко отозвался маркграф. — Будет восстановлена попранная справедливость. Разве это плохо? Ожидаете великих возмущений, Ибелин? Бунтов, мора, наводнений, грома небесного? Нет. Ничего подобного не случится. Рим примет изменения как данность, Папа извинится за ошибку своего отдалённого предшественника, святого Захария I, и жизнь продолжится.
— Она станет другой, — упрямо нагнул голову Ибелин. — Рухнет привычный уклад пяти столетий. Пойдут разговоры, что ошибался не только Папа Захарий. Карл Великий, императоры Священной Римской Империи, церковные соборы, короли и герцоги, государства, княжества — пятьсот лет сплошных ошибок. Всё перечёркнуто. Не было истории!
— Церковь не ошибается, — возразил Конрад. — Никогда. Папа — сколько угодно, но не Невеста Христова. Если так произошло — значит, Церковь совершила эти действия по велению Господнему, ибо для смертных Его замыслы неисповедимы. Он смотрит через столетия, посылает испытания… Минувшие пятьсот лет — тоже испытание. Если выдержал — подойди и возьми награду из Его рук. А награда сам знаешь какая…
Ибелин только вздохнул, тяжело и сокрушённо.
— Ваша светлость, — вдруг сказал барон, — мы с вами знакомы не первый год. Я служил ещё у вашего отца, иерусалимского бальи… Мне никогда не хотелось об этом спрашивать, да вы бы и не ответили, но всё-таки — почему? Почему вы решились взяться за это дело? Не верится, что вас толкает вперёд только блеск венца короля Иерусалима или диадемы византийских базилевсов. Тщеславие тоже исключается, хотя, если ваш замысел исполнится, Конрад Монферратский затмит славу Карла Великого.
— Фу, какая грубая лесть, — усмехнулся маркграф. — Ибелин, да что с вами? Первый раз в жизни слышу от вас подобные слова! «Затмит славу, великий король, сияние диадемы…» Я пока не король, венец кесарей на голове у Андроника и ещё неизвестно, что принесёт нам грядущий год — помянутую славу или гибель… Вы спросили — почему? Я и сам не знаю. Причин множество. Если хотите, расскажу о самой главной. Выглядит это совершенно нелепо и, возможно, вы станете смеяться…
— Не стану, — твёрдо ответил Ибелин, не глядя на Конрада. Его взгляд лежал на карте палестинских земель.
— Всё началось семь лет назад, в 1182 году, — медленно сказал тирский владетель. — В Византии Андроник убил моего брата Ренье и его жену, Марию-кесариссу, и я остался единственным наследником графства Монферрато. Отличные земли южнее Милана, дарованные в лён императором Священной Римской империи моей семье давным-давно. Барбаросса нас не грабил во время своих бесконечных войн с ломбардскими городами, потому что мы немцы, а не итальянцы, и признаем сюзеренитет Регенсбурга. Ломбардцы нас не трогали оттого, что Монферраты хорошо к ним относились, Римский престол к нам благосклонен, как и семья кардиналов Орсини…