Вестники времен. Трилогия
Шрифт:
И Конрад, словно будучи зачарован, повторил рефрен:
В тот час придёт расплата, монсеньор… Excusez-moi, вы мерзость, монсеньор… О будь же, будь ты проклят, монсеньор…— Распятий бренный сор… — Ибелин с трудом выговорил эти слова. — Вашего Лоррейна следует отдать под церковный суд и сжечь за подобные песни!
— Ничего подобного, — возмутился маркграф. — Это не богохульство, это предсказание.
— Нет, — отозвался бывший Иерусалимский король.
— Я в точности знаю, — медленно, с расстановкой, чтобы собеседник всей душой уяснил суть, произнёс Конрад Монферратский, — что лангедокский пророк никакой не сумасшедший, не обманщик и не еретик. Он просто владеет данным Господом талантом смотреть в грядущее. Это подтверждали и рыцари Ордена Храма, и все, с кем я разговаривал в Безье. У меня есть основания верить тамплиерам. Рыцари озабочены видением столь печального будущего. Вспомните: «И на один костёр взойдут и Папа, и король». Ветер разносит золу сожжённых храмов. Безбожие и ересь обуяли мир, над которым царит Князь Тьмы.
— Пришествие Антихриста? — раскрыл рот Ибелин. — Ваша светлость, я верю всему, что вы сказали, ибо вы никогда меня не обманывали. Пусть Лоррейн — пророк, пусть его мрачные предсказания сбудутся, но… На всё — Божья воля. Всё в этом мире происходит по Его велению. Если так предопределено, то мы должны лишь покориться.
— Покориться Антихристу? — вспылил маркграф. — Никогда! Если я могу предотвратить его появление на свет — я это сделаю. Теперь вы понимаете, что подтолкнуло меня к замыслу, который мы сейчас осуществляем?
— …Только лишь подтолкнуло, — после напряжённой паузы заметил Ибелин. — Вы задумали изменить мир только из-за слов бродячего предсказателя?
— Не совсем… Я не знаю, благо это или проклятье, но я вижу, что, если ничего не изменится, мир к которому мы привыкли, уйдёт безвозвратно. Вы правильно сказали, барон — если наш заговор провалится, Иерусалимское королевство погибнет, а христиан сбросят в море. Столетие борьбы крестоносцев за Палестину обернётся поражением. Я привык к этой земле и не хочу её оставлять. Я хочу, чтобы Папа оставался в Риме, а король — на троне.
— И в то же время желаете посадить на трон Франции наследников давно исчезнувшей династии, — буркнул Генрих фон Ибелин. — Может быть, я ошибаюсь, но я не могу верить этим людям. После гибели короля Дагоберта Меровинги изменились. И, по-моему, не в лучшую сторону. Вам, ваша светлость, не кажется, что пророчества последнего куплета песни этого пройдохи Лоррейна исполнятся как раз тогда, когда пчёлы Меровингов закроют своими крыльями лилии потомков Карла Великого?
— Меровингам, семье де Транкавель, даны особые умения, — ответил на это Конрад. — И я думаю, что если Господь позволит нам вернуть корону людям, коим она принадлежала изначально — наследникам Хлодвига и Клотильды, благословлённых Святым Ремигием, ничего страшного из этого не выйдет. Я уверен, что Меровинги, которых обидела Церковь, примирятся с Римом. Всё вернётся. Попомните мои слова, Ибелин, всё вернётся. Древнее право возобладает над грубой силой Карла Мартелла и ошибкой Папы Захария. И мир предсказаний Лоррейна будет не таким мрачным.
— Но
Глава десятая
Paint it Black
65
Игра слов: Южная Франция, граничащая с Пиренеями, имела свой язык, langue d’oc, откуда и произошло название провинции Лангедок, а северные области королевства назывались в соответствии с северо-французским произношением, langue d’oil — Лангедоль, где слово «да» передавалось не через oc, как на юге, а через oil или через oui.
— Шевалье, мы же договорились — правду в обмен на правду. Мне неприятно говорить такое дворянину, которым, вы, безусловно, являетесь, но о своём происхождении вы лжёте.
— А вам есть разница?
— Есть. Скажите что-нибудь на языке русских княжеств.
— Poshel v zadnitsu, stariy perdun.
— Не понимаю… Между прочим, я прожил два года в гостях у владетеля города Галич, Владимира. Произношение сходное, но слова мне неизвестны.
Казаков подумал и изрёк:
— Паки, паки. Иже херувимы. Ох ты гой еси. Житие моё.
Ангерран де Фуа наклонил голову и посмотрел на Казакова, словно добрый психиатр, разговаривающий с пациентом, страдающим параноидальным бредом, осложнённым парамнезией. По крайней мере, так показалось Сергею.
— Не то. Ладно, сударь. Не желаете отвечать — перетерплю. Но учтите, я знаю восемь европейских языков и не меньше дюжины разных диалектов. С герцогом Владимиром Галицким я говорил вполне свободно… Всё, что я от вас услышал, не походит ни на один известный язык.
Разумеется. Наречие, используемое сейчас на Руси, отличается от разговорного русского языка, окончательно сложившегося только в XVIII веке, так же, как визгливый итальянский говор от высокой латыни. Древнерусский для Казакова на слух воспринимался бы как сербский или чешский языки — понятны отдельные слова, но не смысл фразы.
Ангерран продолжал наседать:
— Эти необычности наводят на размышления, правда? Не беспокойтесь, я ничего не расскажу Элеоноре. Просто логические умозаключения. Лучше поведайте, какие страны и города лежат к востоку от Иерусалима?
— Дамаск, Багдад, Киркук, Исфахайн, — блеснул Казаков эрудицией, будучи уверенным, что эти древние города наверняка существуют в двенадцатом веке. Следовательно, подловить его не на чем. Старый хрен устроил настоящий допрос с пристрастием. — Чуть севернее — Алеппо, Мосул и Конья.
— Я вами восхищён, шевалье, — покачал головой престарелый Ангерран. — Великолепно. Это если учесть, что вы ни слова не понимаете по-арабски и сами мне заявили, будто никогда не ездили в Святую землю. Боюсь, даже самые образованные монахи не назвали бы и половины перечисленных вами городов. Они знают Иерусалим, поселения на побережье, принадлежащие христианам, и только.