Весы Лингамены
Шрифт:
туда
просила её вести себя
внутри
как можно естественно. Так же, как здесь. Но при этом не забывать, что она на важном задании.
– Какие же связи тогда неизменно оставляют её дома у окна вот уже второй месяц подряд?
– задался вопросом Гелугвий.
– Может быть, сейчас ей хочется больше времени наблюдать за Кхарну, - измыслил вслух Штольм и вдруг, немного изменившись в лице, негромко добавил: - Или что-то ему сообщить...
– О, этого мы прочитать не можем! Но, ниточки, возможно, у нас всё-таки есть, - вставил я.
– До Эксперимента Наланда, как излагают документы, любила проводить летнее время в Зеленом Поясе юга, но в последний год уже активно готовилась к Эксперименту: училась и тренировалась, предпочитая оставаться дома. Если протянуть Нить Непостоянства сквозь годы, то можно увидеть, что и на пляж она...
– Это у вас такие ниточки из прошлой жизни вне поля, что ли?
– прервала меня Дарима, незаметно для всех подошедшая к столу.
– Или это уже считается "прошлым воплощением", да?
– Не всё так плоско, Дари, - улыбнулся уже чуть успокоившийся Гелугвий.
– Об её действительных прошлых жизнях мы ничего не знаем. При этом у людей внутри выбор весьма небогатый: ходить или не ходить. Что там ещё можно делать? Быть может, он обусловлен простыми причинами, быть может - и нет. Но нам предстоит это выяснить.
Дарима чуть вздёрнула недовольный носик:
– А что же вы, товарищи учёные, не взяли в расчёт тот простой вариант, при котором выбор она свой делает под влиянием
внутренних
причин, совсем не тех, что уже были сотканы в прочное полотно пять десятков лет тому назад здесь,
вовне
.
Мы все поначалу переглянулись. Это ещё надо было переварить.
– Ну да, - опомнился первым Штольц.
– Так как просчитали мы всё всего лишь на известные 55%, остаётся ещё довольно-таки громадная вариативная дыра, из чего следует...
– Ох, ну ты скажешь тоже!
– засмеялась Дарима.
– Ну, хорошо, значит, если вы отводите на эту... дыру 45%, то чего удивительного, что она перестала ходить в поле, или куда там... а вместо этого остаётся у окна? Неужели это не вписывается в те 45%?
– Дело в том, Дари, - вкрадчиво, но твёрдо отвечал Гелугвий, - что этот процент описывает
всю
жизнь Наланды. За пятьдесят лет
там
, - и он указал пальцем на светящийся экран на столе, - под Колпаком Неймара, не случилось ничего из ряда вон выходящего. Всё можно было просчитать даже без кармосчётных вычислительных машин, буде таковые у нас... ммм... эээ...
– учёный запнулся и посмотрел по сторонам. День за окошком уже явно клонился к закату. Голубое небо потихоньку серело, сгущались сумерки. Гелугвий вернулся к мысли и продолжил:
– В течение всего этого времени боковые ветви алгоритмов неуклонно таяли в коридорах ньютоновской инерции, где, наконец, практически полностью утратив событийную насыщенность, показали негативную возможность возмущения нулевой активности.
– Ну просто поэтика романтизма!
– Дарима от удовольствия даже захлопала в ладоши и закатила глаза к потолку.
– Однако, Учение говорит нам о том, что у человека всегда есть выбор. Какой бы вы там негативный процент свободы воли ему ни насчитали.
– Учение также подразумевает, что у любого действия есть предопределяющая его причина, - дополнил Гелугвий и, наконец, улыбнулся. Уж этого собеседница никак не станет отрицать.
– Это вне всякого сомнения. Но я уже спрашивала: с чего вы все взяли, что причина эта обязательно
снаружи
?
Гелугвий растерянно уставился на Дариму. Затем глаза учёного беспокойно забегали по сторонам, будто пытаясь найти точку опоры и зацепиться за что-то, но ни на чём не могли остановиться; губы его беззвучно зашевелились; казалось, он хочет что-то сказать, но словно не может преодолеть некий невидимый барьер.
Дарима, не скрывая саркастической улыбки, смотрела на Гелугвия. Мы со Штольмом взвешивали происходящее каждый по-своему.
– А что у нас насчёт изменений
внутри
?
– наконец, нашёлся я.
– Как я уже говорил, - собрался с мыслями Гелугвий, - внутри мы знаем каждое дуновение ветерка за прошедшие пятьдесят лет, поэтому...
– Вот если б ты ещё знал каждое дуновение
красного
ветерка, - пошутила Дарима, смешливо скосившись на говорившего.
– Да, хм, так вот...
– Но внутри мы, действительно, считаем малейшие изменения, ты же это хорошо знаешь, Дари, - ответил я за товарища.
– Кхарну там, конечно, не как все дети, из дерева наличники сам стал делать, может, он мастером каким был
раньше
. Но делает он их уже давно, а в поле Наланда перестала ходить только совсем недавно. Как это связано?
– Так поле или всё-таки пляж?
– ехидно улыбнулась Дарима.
– Ну, у них пляж там в поле. На пруду, - ответил Штольм.
– Но вот насчёт Кхарну...
– не закончил я фразу и пожал плечами.
Повисла тишина, все выговорились. Я приподнялся с рабочего места и прошёлся вдоль стены. Везде здесь чернели выключенными экранами кристалловизоры - мы никогда ими не пользовались. За все двадцать лет в институте я не помню ни одного случая их включения. Наша команда трудится над одной задачей, и все мы хорошо знаем друг друга. Что нам скрывать? Да и от кого? Посторонние, не связанные с нашей работой люди, не посещают стены данного заведения. Так что эти некогда революционные приборы в залах нашего института давно превратились в чистую формальность, если не сказать - в предмет мебели.