Ветер и море
Шрифт:
– Позволь ему помочь тебе.
В тишине раздалось ворчание, и косматая голова откинулась к переборке. Сигрем не сводил глаз с Кортни, пока Рутгер отрезал бесполезный рукав и плотно накладывал толстый слой повязок на открытую рану.
– Ну вот, это все, что можно здесь сделать, – вздохнул Мэтт, закончив работу.
– Прошу вас... – Кортни подняла на него большие умоляющие глаза, – еще минуту... пожалуйста.
– Сожалею, но мы и так затянули свое посещение. У стражи, – Мэтью бросил взгляд через плечо, – есть приказ капитана. Только благодаря ходатайству Адриана нам вообще разрешили сюда прийти.
– Но...
Взяв Кортни за руку, Мэтт решительно поднял ее на ноги.
– Морской Волк! – прошептал Сигрем, схватившись вытянутой рукой за ткань бриджей Кортни. – Найди Морского Волка!
Мэтт уже настойчиво тащил Кортни к двери, но она обернулась и встретила обжигающий взгляд черных глаз. Это было последнее, что Кортни увидела перед тем, как дверь навсегда захлопнулась за ней и Мэтью.
Когда среди ночи Кортни привели в каюту Баллантайна, она была настолько измучена морально и физически, что могла только оцепенело сидеть на краю кровати, пока Мэтью зажигал фонарь и шарил по каюте в поисках гамака. Она не могла забыть глаза Сигрема – в них были приказание, предостережение и страх. Его приказ «Найди Морского Волка!» звучал у нее в ушах и эхом отдавался в мозгу, смешиваясь с непролитыми слезами, сплетаясь с воспоминаниями об артиллерийской стрельбе и изуродованных телах. Она посмотрела на лежавшую рядом с ней тонкую подушку, не сомневаясь, что впереди ее ждут беспокойный сон и ночные кошмары. Кортни чувствовала себя такой усталой...
– Нашел, – выпрямляясь, объявил Мэтью.
Когда он увидел, что Кортни лежит поперек койки, свесив ноги, и крепко спит, морщины его разгладились, и, посмотрев на гамак у себя в руках, он со вздохом снова положил его в шкаф. Грустная улыбка смягчила измученное лицо Мэтта, он поднял ноги Кортни на кровать и, накрывая ее плечи одеялом, на мгновение задержал руку на ее затылке и ощутил под пальцами мягкие золотисто-каштановые кудряшки. Во сне она выглядела такой непорочной, просто абсолютно невинной, и Мэтью подумал о том, какие страшные обстоятельства довели ее до такой жизни, а потом убрал руку, еще раз оглядел каюту, погасил фонарь и бесшумно вышел за дверь.
Было уже почти пять часов утра, когда Баллантайн наконец убедился, что переборки в тюремном трюме укреплены так, что могут выдержать атаку стенобитных орудий. Его когда-то белая рубашка стала черной и была порвана на груди. Сам Баллантайн был потным, грязным и чувствовал себя выжатым как лимон, но тяжелая работа помогла ему хоть немного избавиться от досады и раздражения, которые вызвали события дня. Хитрая попытка шантажа со стороны Фолуорта явилась для него полной неожиданностью. Что же это за великолепно разработанные планы?.. А убежденность коммодора Пребла в секретности? Что может произойти со всей операцией и вообще со всем этим делом? Если один человек смог сложить все кусочки головоломки, то сможет и дюжина, а так как не было уверенности, что Дженнингс не продавал информацию арабам, это могло означать нож в спину в темном коридоре от любого из этой дюжины.
В довершение всех неприятностей был еще и мятеж узников. Заявление Макдональда, что кто-то тайком переправил оружие в трюм, очень беспокоило Адриана. Это мог быть тот человек, которого он выслеживал, или вообще никак не связанный с ним. Кое-кто из простых матросов – те, кто испытал на себе «справедливость» и «добросердечие» Дженнингса, – мог соблазниться пиратским золотом в обмен на несколько револьверов. Не принимая в расчет раненых и тех, чье присутствие на нижней палубе сразу вызвало бы нездоровый интерес, была еще сотня других вариантов. Двести подозреваемых – это еще двести ножей в темных углах, ножей, чьи владельцы боялись быть обнаруженными.
Баллантайн вытер рукой лоб и с неудовольствием взглянул на потную кисть. Так же сильно, как раньше была необходима физическая нагрузка, теперь ему требовался сон – сон и возможность разобраться в запутанных мыслях, хороводом кружившихся в голове. Сон помог бы ему подготовиться к тому ужасу, что ожидал его утром, – к присутствию на наказании и неминуемому столкновению с капитаном Дженнингсом.
Остановившись на пороге своей каюты, Баллантайн увидел свернувшуюся калачиком фигуру в его постели. Долго сдерживаемая ярость захлестнула его, и он уже готов был сорвать одеяло с худенького тела и бесцеремонно швырнуть Кортни в угол. Он уже протянул руку к ее плечу, и хриплое проклятие слетело с его языка, но его остановила вспышка лампы.
Неожиданно упавший луч осветил лицо, искаженное мучительной болью. Щеки Кортни были мокрыми от слез, веки крепко сжаты в смертельном ужасе, руки стискивали измятую подушку, и все ее напряженное тело содрогалось в конвульсиях, сопровождавшихся вздохами и несвязным бормотанием.
Рука Баллантайна потянулась к хрупкому плечу. Легкое движение воздуха вызвало моментальную реакцию, и страдальческие вздохи Кортни смолкли. Как слепой, ищущий защиты, она ощупывала руками воздух, пока не наткнулась на твердую стену мужской груди, и с рыданием бросилась в объятия Адриана – объятия, которые сначала были холодными и неуверенными, медлившими принять ее, не желавшими широко раскрыться и дать возможность обезумевшим, тоскующим рукам найти что-то реальное, за что можно было бы ухватиться. Поморщившись, когда ему в плечи вонзились острые ногти, Баллантайн сел на край койки и почувствовал, как горячие слезы Кортни побежали по его телу. С тихим проклятием из его легких вырвался воздух, он осторожно провел пальцами по ее плечу, а потом и шее и погладил золотисто-каштановые шелковистые волосы. Притянув Кортни к себе, Адриан нежно укачивал ее до тех пор, пока страшное напряжение не покинуло ее тело и она не выплакала последнюю горькую муку.
Приподняв ей подбородок, он в свете фонаря рассматривал бледные черты, а потом, легонько погладив Кортни по щеке, взглянул на слезы, которые, словно бриллианты, блестели у него на пальцах. Ни о чем не думая, Адриан склонился к ней и коснулся ее дрожащих губ нежным поцелуем – он уже очень давно не испытывал потребности проявить свои чувства подобным образом.
Мягкость и беззащитность, которые он обнаружил, напугали его. Раньше он целовал упрямое, дерзкое существо, которое напрашивалось на урок искусства выигрывать и получило его. Тогда дух и воля этой девушки бросили ему вызов; сейчас он обнаружил, что целует нежную, податливую женщину, обещавшую его телу именно то освобождение, которого оно жаждало, – слепое бурное освобождение, которое стало бы для него желанным спасением. Адриан мечтал забыть обо всем и быть забытым всеми, пока будут длиться эти темнота и нежность.
Он ощутил, как губы Кортни затрепетали и шевельнулись под его губами, а руки, мгновением раньше искавшие у него успокоения, сжали его с новой силой, от которой его пронзил озноб.
Что он делает? Что за безумие его охватило?
Адриан хотел отодвинуться, но нежное тело последовало за ним, и на этот раз он столкнулся с другим соблазном: дерзкая твердая грудь оказалась около его руки, и ее кончик настойчиво просился в его ладонь. Он оторвался ото рта Кортни, ощущая на губах вкус соленых слез, его рука накрыла ее грудь, и даже сквозь слой ткани, преграждавший ему путь, он ощутил бархатную мягкость тела. Все возраставшая жажда лишила Адриана способности мыслить ясно – или уйти. Он тяжело дышал, кровь пульсировала, затопляя разум и иссушая его желанием, но он все же сознавал, что должен преодолеть слабость в руках и потребность, возникшую в чреслах. Господи, эта потребность!
– Нет, – хрипло пробормотал он, – нет, черт побери...
Быстро опустив Кортни на постель, Адриан накрыл ее одеялом до самого подбородка и медленно попятился от кровати, продолжая пожирать девушку глазами и желая ее вопреки всему. Его тело горело, на губах остался вкус слез, вкус невинности – и женщины. Он отступал и отступал... пока не почувствовал за спиной доску двери, и тогда повернулся и выбежал в темный коридор.
Кортни испуганно открыла глаза, не понимая, что ее разбудило. Ее тело трепетало, сердце стучало, губы были влажными и чего-то ждали. Приподнявшись, она настороженно оглядела каюту – ничего не произошло, она была одна в темноте, освещенной мерцающей спиртовой лампой. Кортни убрала пальцы с влажных висков и решила, что ее, должно быть, напугал и разбудил ночной кошмар. Он был таким реальным, таким отвратительным, таким ужасным – если не считать конца. А затем ужас скрылся под тенью, под прохладной, успокаивающей нематериальной тенью, у которой не было ни имени, ни формы.