Ветер, кровь и серебро
Шрифт:
— Обезболивающая настойка, — кивнул лекарь, пряча бутылку в сумку и снова хватаясь за арбалет, — но при этом не парализует, как большинство обезболивающих, поэтому сражаться сможете спокойно.
— Спасибо, — процедил Хельмут, опуская забрало. Боль и правда начала проходить.
Вернувшись в вихрь битвы, он обнаружил, что осталось всего две осадные башни, а камни со стороны противника летели реже: видимо, удалось уничтожить большинство их требушетов. Правда, ворота продолжали штурмовать с тараном, но на этот отряд лилось куда больше смолы и стрел, чем на остальные.
Хельмут хотел бы увидеть сейчас Джойса, посмотреть
Внезапно рядом возник капитан Олред.
— Они рассредоточились вокруг стены, ваша светлость, — сообщил он, поднимая забрало. — На большом расстоянии, атаковать вроде не собираются. Осада?
— Ага, — отозвался Хельмут, целясь по ноге скрытого щитом солдата с тараном. Стрела вошла прямо под поножем. — Значит, и эти скоро будут отступать, судя по всему… Не расслабляемся! — проорал он солдатам у требушета. — Добьём этих сукиных детей!
— Их вроде совсем немного осталось, — заметил Олред. — Стрелы уже не летят почти, заметили?
И он чуть наклонился, выглядывая из-за стены, чтобы проверить правдивость своих слов.
— Капитан, нет! — вскрикнул Хельмут. Ему пришлось быстро выстрелить наугад, он схватил Олреда за плечо, чтобы оттащить подальше, но было поздно. Сразу два арбалетных болта легко и быстро пронзили его голову в области подбородка, ещё один впился в горло почти по основание.
А четвёртый каким-то образом долетел до Хельмутова плеча — на этот раз правого. Он выругался так, что Бог имел право прямо здесь и сейчас поразить его молнией за такие проклятия, отбросил труп Олреда, из головы которого хлестала кровь, и выдернул болт из руки. Боль была просто невыносимой, к тому же она усугубляла усталость, и он понял, что сил сражаться дальше у него просто нет.
Взгляд стремительно мутнел, но Хельмут всё же видел, как последняя осадная башня разлетелась в щепки, как вцепившаяся крюками в стену прямо напротив него лестница оказалась сброшена, да ещё и полита сверху струёй кипятка, как отряд с тараном бросил своё орудие и, прикрываясь огромным щитом, побежал назад, а вслед ему летели и летели стрелы… Кажется, вражеский требушет горел — или это у него начались видения из-за потери крови…
Хельмут пошатнулся, попытался схватиться за зубец, чтобы не упасть, но руку заново пронзила раскалённая боль. От этой боли, от отчаяния и беспомощности, от злости на весь проклятый мир буквально хотелось плакать, и он стиснул зубы, прикусил до крови губу. Усталым, неловким жестом отбросил забрало.
Потом ему показалось, что он попал в один из своих самых страшных кошмаров.
В него летела стрела.
Он попытался увернуться, но ноги не послушались его. Вместо того, чтобы отбежать куда-нибудь, он просто облокотился о зубец.
Стрела, пробив кольчугу и стёганку, прошла навылет где-то в правом боку. Наверное, задела печень или кишечник…
Хельмут зачем-то усмехнулся. Он знал, что падает, хотя продолжал отчаянно хвататься за зубец. Ему казалось, что это как-то прибавит ему несколько жалких минут жизни, как-то остановит смерть, в объятия которой ни в коем случае нельзя было падать. Сначала нужно ведь окончательно отбить штурм… Уничтожить
Хельмут осел на одно колено, вглядываясь вперёд. Но ни вражеских требушетов, ни бегущих (неважно, в какую сторону) солдат, ни лестниц и стрел он уже не видел. Перед его глазами из ниоткуда возник тонкий, изящный силуэт, горящие изумрудом глаза и волосы — как огонь, пожирающий вдалеке осадные орудия. Она словно парила в воздухе и тянула к нему руки, она звала его — и он, инстинктивно коснувшись груди, где под доспехами и стёганкой хранилось её кольцо на цепочке, пошёл к ней, несмотря на боль и усталость, несмотря на не до конца выполненный долг. Он пошёл к ней, потому что тогда ещё не знал, что это была не София — это была смерть.
Глава 15
Винсент знал: если видение придёт днём, наяву — не жди ничего хорошего. Так можно зависнуть на несколько часов, пока тебя не вытащит из потустороннего мира какой-нибудь резкий звук, чей-то обеспокоенный голос, шум или звон. Винсент пока не очень понимал, как выбираться самому, как собрать всю волю и все силы, чтобы ударить по хрустальной, хрупкой вселенной, которую создавали видения, и разрушить её хотя бы на время. И это пугало его. Он боялся рано или поздно не выбраться из неё вовсе.
Но видение могло стать и сном, и Винсент считал это хорошим знаком. Видения-сны были ещё более хрупкими, да и проснуться всегда было отчего-то легче, чем выйти из тумана призрачных образов, который охватывал со всех сторон, мешал двигаться, думать и разговаривать.
От видений наяву болела голова, дёргалось веко, перехватывало дыхание, крупно и долго дрожали руки, иногда накатывала нечеловеческая усталость и даже паника, дикий ужас, особенно если являлось что-то действительно страшное. Как будто он сам становился участником событий, которые, впрочем, ещё даже не произошли.
Винсент до сих пор не мог забыть тот миг, когда чуть менее пяти лет назад, холодным осенним днём вдруг увидел битву за Эори — сначала с высоты птичьего полёта, так, что все воины, конные и пешие, казались ему лишь игрушками. Потом он начал вглядываться, понимая, что лучше бы этого не делал, но на самом деле это было не в его власти. Что-то заставляло его смотреть, и борьба была бесполезна. И Винсент понимал, что слишком слаб для того, чтобы бороться с этим неведомым.
И битва развернулась перед ним во всей красе — кровь, страх, отрубленные конечности, иногда даже головы, смятые, пробитые, искорёженные доспехи, крики и бесконечный ужас в глазах… Он видел девушку без шлема, в наспех накинутом на голову кольчужном капюшоне, с обагрённым кровью мечом в руке и смесью ярости и страха во взгляде. Винсент никогда не знал леди Кристину, даже в лицо, но понял, что это она.
Потом он вдруг увидел Оскара и захотел зажмуриться до боли, прижать ладони к глазам, чтобы не смотреть, потому что знал, что ничем хорошим это не кончится. Но это не спасло его от видения — напротив, когда он закрыл глаза, оно стало ярче, чётче и правдоподобнее. Как будто это ему в лицо брызнула чья-то кровь, как будто на него замахнулись мечом, как будто он, а не брат, рисковал погибнуть в любой момент. Потому что смотреть эти видения ему приходилось не обычными человеческими глазами, а какими-то другими, что находились в его душе или разуме.