Ветер над яром (сборник)
Шрифт:
“И небось не впервой им такое, — с неожиданной злостью подумал о них Даня. — Придумали себе поглощающее прикрытие, сами все видят, а их никто… Повадились летать, куда хотят… Мы одного засекли, а сколько их там было и будет?”
И сделал неожиданный, но окончательный для себя вывод: “Лучше бы не знать о них ничего. Быть уверенным только в том, что Будущего пока нет. А так — одна морока”.
С этой мыслью, находящейся в некоторой оппозиции с принципом исторического оптимизма, Даня поднялся и побрел в душ. Пока ополаскивался, с неожиданной тревогой подумал, что теперь может найтись умник, который выдумает идеальное неотражающее
Но тут же отвлекся — вспомнил о парнях из Звездного, разместившихся вместе с ним, — вчера в Симеизе теснота началась невероятная, прикрутил кран — им тоже надо успеть помыться.
Парни — оба Анатолии и оба Ивановичи — жест Дани оценили, а взамен угостили его дивным коста-риканским кофе и бутербродами с ветчиной, что казалась просто ненастоящей, апеллирующей к генетической памяти.
И на работу впервые за симеизское трехлетие доктор Кружкин был отвезен, и не просто так, а в автомобиле, виденном прежде только по телевизору.
За ночь у скучного старого забора Симеизского филиала КАО АН СССР вырос палаточный городок, все более-менее свободные площадки на полверсты в округе забили импозантные авто, и пестрая алчная толпа субъектов с камерами и микрофонами околачивалась у главного входа, подкарауливая очередную жертву и косясь на мрачных парней в комбинезонах, стерегущих ворота и забор.
Автомобиль с пятью разноцветными (уже успели нашлепать) пропусками за ветровым стеклом не задержали до самых ворот, но там уж пришлось спешиться.
Даню узнали, едва он показался из машины, и минуты три продолжалась вчерашняя бодяга — перещелк сотни аппаратов и камер, галдеж сатанеющих репортеров и тупые копья микрофонов на штангах, тычущиеся отовсюду в самый рот.
Хорошо, Иванычи выручили: один затараторил чуть ли не на трех языках одновременно, оттянул на себя внимание и “копья”, а другой подхватил под руку обалдевшего доктора Кружкина, протолкнул в калитку, а там — бегом-бегом в вестибюль.
Когда пять минут назад, еще только подъезжая, Даня предположил, что внутри тоже окажется столпотворение, он оказался весьма близок к истине. Здесь было еще хуже. Знакомых, полузнакомых, неузнаваемых и вовсе неизвестных в лаборатории толкалось, кажется, никак не меньше двух сотен.
И еще, что сразу и сильно не понравилось Дане — это одинаковые дурацкие голубоватые халаты, надетые на всех без исключения, украшенные единственным карманом и табличкой с фамилией обладателя.
“И когда они только все это успели?” — подумал Даня, и тут же ему был протянут такой же, мертвенно-голубой именной халат. И протянул его, даже порываясь помочь надеть, некий впервые виденный субъект, однако откуда-то знающий Кружкина в лицо.
Поддаваясь внезапному порыву, доктор Кружкин сбросил полунатянутый халат и пошел, гордый. Никто не сказал ни слова: халат исчез, как и не было. Довольный неизвестно чем, Даня взял под руку Иваныча, каким-то фокусом уже оказавшегося облаченным, и пошел наверх, к “конуре”. Узнавали его буквально все, а так как народ и в самом деле попадался все больше уважающий, то уже на полдороге от всяких там “здрасьте” да “рад вас видеть” у вежливого Кружкина стала закипать кровь. Впрочем, может быть, что и желчь. Во всяком случае, терпежу у него хватило только до двери Чернина. Перед нею Даня заложил крутой вираж и влетел в приемную.
Секретарши не было, но взамен сидело трое “халатников”:
Даня ничего им не сказал, даже не поздоровался и проскочил в кабинет.
Самого Чернина не оказалось, но вокруг темно-вишневого стола для совещаний сидело шестеро — пять “халатов” и Сойер. Дым стоял коромыслом, а в приоткрытом шкафу светился экран телевизора, принимавшего передачи со спутниковых систем.
Разговор, прерванный с появлением Кружкина, шел на английском. Механически Даня отметил, что там речь шла о неожиданном повороте в дебатах по вопросу… Вопроса он не разобрал. Даня заметил, что и у Алекса, и у профессора напряженные и злые физиономии: судя по теням в подглазьях, ночь у обоих выпала бессонная. А еще заметил, что мгновенное раздражение бесцеремонным вторжением сменилось настороженным, даже испуганным ожиданием. Заметить-то заметил, но систематизировать не стал. Просто потянул со стола начатую пачку, закурил и только после этого, поздоровавшись, спросил Алекса:
— Ты уже в курсе, что там? — и указал на потолок.
— Я уже час здесь сижу, — виновато ответил Алекс по-русски. — Что там произошло?
— Ты что, здесь ночевал? — поинтересовался Даня.
— Точнее сказать, проводил ночь. Глаз не сомкнул. — И добавил быстро, почти скороговоркой: — Только прилег — понаехали, подняли, устроили промывку мозгов, заставили все время быть и держать в курсе — ну ты понимаешь. А в одиннадцать начнется большая конференция, уточняем позицию нашей делегации.
— Ясно, — бросил Даня, потер лоб, невольно вслушиваясь в трескотню телекомментаторов. — А за ночь ничего интересного?
— Да так, — ответил Сойер и тоже потер лоб, исполосованный ранними морщинами, — практически ничего нового. Да ты все прочтешь…
Видно было, что Алекс хочет сказать еще что-то, но его не очень устраивает публика, а повода смыться не находится. Общество откровенно не располагает, да и на столе рядом с седовласым джентльменом дипломатического вида лежит включенный диктофончик, очень чувствительная модель. На электронную игрушку Алекс смотрит особо неприязненно…
— Мне срочно надо тебе кое-что показать, — нагло и громко заявил Кружкин, — срочно. Я тут ночью… — не дожидаясь ответа, потянул Сойера за рукав к выходу. — Пойдем со мной.
Профессор Стьюарт поднялся с явным намерением удержать своего помощника, но Даня сказал веско:
— Всего пять минут, господа. Это в общих интересах. Весьма срочно… — и выволок Алекса за дверь.
“Халатники” в приемной, конечно же, уставились на них и рты поразевали. Но не зря же Даня провел в лабораториях полторы тысячи рабочих дней и ночей. Знал он место, куда даже комиссии Госпожнадзора не добраться.
Щитовая с пиратской эмблемой на двери, за нею, если бочком протиснуться между рядами ячеек, — еще дверь, безномерная и безэмблемная, ведущая в каморку, где уборщицы временами прячут швабры и веники, а электрики — инструмент.
Не комфорт, но вдвоем поместиться можно и даже раскрыть половинку окна и покурить.
— Так что произошло?
— О, нет, ты меня неправильно понял. Ничего такого не произошло. Но ты знаешь, все главное происходит вот здесь, — и он указал пальцем на висок. — Все по-прежнему, только мисс Тата, как мне кажется, на вас обижена. Я так понял. Но есть одна мысль, и я не могу не сказать тебе…