Ветер над яром (сборник)

Кудрявцев Леонид Викторович

Были, конечно, в “Мониторе” пространные экономические обзоры, были политические статьи, традиционно написанные с оттенком пессимизма, но, полагал Сид, не это главное. Может быть, он и недооценивал значение просветительской линии газеты, постоянных рассказов о научных открытиях, пока что недоступных широкому пониманию. Наверняка недооценивал и эффект многолетней привычки к газете, особого доверия, которое возникало между давними читателями и постоянными комментаторами. Сид был уверен: главное, что проникало в подсознание, давало последний и решительный, не всегда осознанный толчок в выборе, что заставляло тысячи людей во всех англоязычных странах притормаживать у киосков,

говоря: “Монитор” — это горячие материалы, репортажи со всего света, новое и интересное, окрашенное индивидуальностью двух дюжин корреспондентов с признанным стилем и устоявшейся репутацией. Рассказы о настоящих людях, событиях, проблемах, поставляемые такими репортерами, как Сид и его коллеги Он частенько представлял себе состояние этих тысяч и тысяч читателей, которые будут читать “Монитор” за утренним кофе, в утренних поездах и в офисах перед началом работы… Ради этих репортажей приходилось колесить по свету, задыхаться в гнили тропических болот и коченеть на Шпицбергене, впитывать соленый ветер на обрывистом берегу Африканского Рога.

Самая же глубоко запрятанная, но самая главная правда заключалась в том, что Сид преодолевал эти бесконечные дороги, терпел эти паршивые гостиницы, этих — себе на уме или совсем без ума, только с хитростью — попутчиков. Он возился с диктофонами, таскал за собой по всему свету портативную машинку, перебивался всухомятку, не спал ночами, отрабатывая каждый абзац И все ради того, чтобы продолжалась эта кочевая неуютная жизнь.

Сейчас Сид, аккредитованный на полгода в Москве, объезжал экзотические районы большой и немного загадочной страны, давал репортажи: то о среброкузнецах, то о молодежном движении “локутов”, то о бывшем полигоне в Семипалатинске, то об открытии большого музея… Сам понимал, что в репортажах не хватает остроты, однако этот недостаток он старался компенсировать разнообразием. Но тут Сид никак не мог найти общий язык с советскими коллегами: то, что казалось значительным им, совсем мало интересовало Сида и наоборот. Вот наглядный пример: практически никто, кроме популярных научных журналов, не писал о советско-американском астрофизическом эксперименте (только “Известия” дали небольшое интервью с профессорами Черниным и Стьюартом), а ведь в Штатах подобными работами читатели очень интересуются.

Интервью брал В.Головко. Сид его помнил — виделись полгода назад в Ялте, даже подружились. Впрочем, все это неважно. Зато очень важно то, как разговаривал с ним только что по телефону этот самый В. Головко. Что-то темнил Василий. Явно хотел, чтобы Сид приехал попозже.

Все это означало только то, что надо немедленно добираться до этого Симеиза и смотреть лично, что там и как, в самом крайнем случае — заставить Васю поделиться.

5

Доктор Сойер запустил пятерню в волосы, отчего лицо его вдруг приобрело чуть залихватский и простоватый вид, и заявил:

— Я прошу не торопиться. Необходимо сначала очень серьезно отработать полученные результаты. И обязательно сразу решить все формальности насчет авторства..

— С авторством все ясно, — перебил его Даня. — Нас тут трое, и когда оформим — сейчас или потом — это без разницы. Не в Америке живем..

Алекс моментально надулся, но сказать ничего не успел: голос подала Татка.

— Не надо, ни в коем случае, ребята Да и что делить-то? Чем, собственно, хвастаться?

Оба “светоча” науки моментально успокоились и заговорили наперебой. Речь шла и о первом, важнейшем для них — открытии гравителевидения, и о блестящем обнаружении

слабо видимого объекта. Потом заговорили и о том, что поскольку земная космонавтика объектов таких размеров, формы и массы не создает, это, видимо, корабль пришельцев, и если удастся вступить в контакт — тут, может быть, наконец, выяснится, почему следы появления пришельцев есть, а вот контактов до сих пор не происходило. И так далее.

А потом речь сказала Татка. Смысл заключался в том, что если насчет гравителевизора и впрямь хорошо придумано, то насчет обнаруженного с его помощью шуметь еще очень-очень рано… Короче, проверять, разбираться, выяснять, безо всякого отлагательства, но информацию за порог не выпускать.

И, смягчая некоторую свою резкость, дала “светочам” по домашнему бутерброду и разлила в чашечки остатки кофе…

Минуту все молча жевали. Потом Сойер отставил бутерброд и поинтересовался тем, как, собственно, мисс Чертопляс мыслит себе проведение проверки, не выходя за пределы данного помещения и никого больше не посвящая в открытие.

А ехидный Кружкин, умяв полбутерброда, поинтересовался, нет ли у Таточки в ее замечательной сумочке пилотируемой ракеты, чтобы можно было быстро смотаться на геостационарную орбиту и пощупать этот феномен собственноручно.

Затем Сойер попросил драгоценную мисс Тату подсказать, как именно, соблюдая секретность, все же объяснить профессорам Стьюарту и Чернину, что означают странные искажения данных сканирования.

Ну, а Кружкин заявил, что не будет иметь ничего против, если догадку о корабле пришельцев будут рассматривать на уровне гипотез. Пусть сами придумывают, как ее подтвердить — опровергнуть или заменить.

Потом сказал примирительно:

— Ну, ладно тебе, Тат. Конечно же, посмотрим поближе, если ты так настаиваешь, — и повернулся к пульту…

То, что предложил Кружкин, было просто и посильно: переориентировать одну из вспомогательных платформ так, чтобы конус оказался в поле зрения телекамеры, и по возможности подогнать ее к Конусу поближе с тем, чтобы расстояние соответствовало параметрам оптики.

Вспомогательная платформа, ближайшая к Конусу, — полтораста на двадцать пять метров титановых конструкций, четыре рулежных ионных движка и телекамера с сервомоторчиком на пилоне — годилась для космических телесъемок разве что как микроскоп в плотницком деле. Но чего не натворишь ради Татки! Каждому из движков была задана программа, и вот, повинуясь слабеньким, но упорным толчкам, неуклюжая конструкция вздыбилась, повернулась и двинулась в сторону черного размытого пятна.

Теперь центральный экран был отдан только картинке, передаваемой телекамерой с платформы. И было видно, как пятно в центре экрана растет и все отчетливее приобретает округло-остроконечную форму.

Минуты заполнялись только напряженным дыханием трех человек да слабым стрекотом принтеров…

Пятно становилось все больше и больше, его границы — все отчетливее, и вот уже оптика вышла на резкость: непроглядно-черный силуэт на фоне прямоугольника неба с россыпью звезд.

Сектор, проекция Конуса на плоскость.

И вот в тот миг, когда изображение Конуса, совсем не отражающего свет, стало совсем четким, когда только десятки метров отделяли верхний край платформы от Конуса, картинка дернулась и замерла, больше не изменяясь.

Не наткнувшись ни на что, не тормозя движками, платформа в космической пустоте вдруг встала как вкопанная.

— Приехали, — почему-то по-русски сказал Сойер.

А Даня приподнялся в кресле и, вглядываясь в экран телеметрии, приказал:

— Тата, распечатку, быстро.