Ветер плодородия. Владивосток
Шрифт:
– Он князь, как Дадешкалиани? – спросил Фуль Хун Га.
– Он дворянин высокого звания, – ответил Муравьев и подумал: «Вот и вози после этого с собой князей; с другими офицерами дела не хотят иметь…»
– Да. Но… знаете… ваш офицер говорит не на нашем языке, – сказал вдруг И Шань. – Это мои чиновники утверждают.
– Они его не поняли? – багровея, нервно и требовательно спросил Муравьев.
И Шань смолчал.
– Мы поняли его, – сказал генерал Дзираминга.
– Как же вы его поняли, если он говорит не на вашем языке?
– Старались и поняли, как нам было приказано.
– Его
– Толмачи, как люди небольшого звания, не принимают участия в государственных разговорах.
И Шань молчал.
«Дел еще много, – подумал Муравьев, – закончим возиться с маньчжурами, и благодарственные молебны придется слушать во всех ротах и эскадронах». Генеральская баржа иллюминирована. Сегодня предстоят салюты. И Шань всегда просит не стрелять громко, зря, поберечь снаряды на случай встречи с врагами и не пугать местных жителей.
– Си Ли Фу говорит по-кантонски, не так, как у нас считается правильным, как говорят в Пекине, – объяснил Фуль Хун Га.
У Николая Николаевича отлегло от души. Ах, не так, как в столице! Это понятно! Экий бюрократизм!
– Пишет ли мой офицер по-китайски?
– Да, он письменно объясняется.
Муравьев и князь И Шань уединились для отдыха в спальном салоне. С ними переводчик Шишмарев.
– Но вы, генерал-губернатор и управляющий пяти величайших провинций империи, давно ли знаете Си Ли Фу? – спросил И Шань.
– Конечно.
– Он человек вашего народа?
– Да.
– Вы уверены?
– Вполне. Он верно служит государю.
– Моим чиновникам кажется, что он нерусский.
– Он не немец.
– Да, конечно.
– За кого его приняли?
– Ах, черт возьми! Вот я забыл название этого народа. Только что мы с вами о них говорили. Из тех морских пиратов, которые взяли Кантон.
– Они решили, что он англичанин?
– Да.
– Почему так показалось?
– Со мной есть чиновники, служившие в Кантоне. Они заметили, что он говорит по-кантонски. Но неправильно, не точно как в Кантоне, а по-гонконгски. Значит, он учил язык на юге, от кантонских китайцев, убежавших в Гонконг. Но и по-гонконгски он говорит не чисто, а с английским акцентом. Это вселяет опасения. Я должен вас предупредить…
«Что они к нему привязались!» – подумал Муравьев.
– Есть ли в вашем великом государстве особые чиновники, проверяющие сведения, которые сообщают о себе подчиненные? – спросил князь И Шань.
«Но что их так Сибирцев всполошил?»
– Есть. А у вас?
– У нас много.
– А не сходят ли они с ума от постоянной подозрительности, не заходит ли у вас ум за разум, и не мерещатся ли вам всюду тайные враги?
И Шань сжал губы, на вид отупел, стал как истукан.
– Наши чиновники никогда не сходят с ума, находясь на службе.
– А я слыхал, что даже самих себя многие подозревают.
И Шань вежливо и хитро заулыбался:
– А вашим чиновникам было бы известно, если мама этого офицера когда-нибудь в юности… встречалась со знатным иностранцем?
– В нашем великом государстве нравственность высока и ничего подобного не случается.
Муравьев
– Будьте с ним осторожны, генерал и посол. Я не хочу, чтобы англичане узнали про наш договор раньше, чем наши государи.
«Эка что!»
– Может быть, настоящего Сибирцева, когда он воевал, взяли в плен и там подменили? В ваших странах все люди походят друг на друга. Их трудно различить по лицам. Вслушайтесь, генерал, он говорит по-русски не чисто, с западным акцентом. Мне показалось, что он по-гонконгски знает лучше, чем по-русски.
«Черт знает что им лезет в голову после того, как англичане задали им кровавую баню, – подумал Муравьев. – И Шань, который выказал себя умным дипломатом, буквально одурел, когда речь зашла про бдительность и благонадежность. Пуганая ворона куста боится. И меня чуть не сбил с толку. Ведь они по-русски знают мало, а берутся судить о нашем языке, словно служат в Петербурге в Академии наук».
Для Муравьева очевидно, что его новый приятель маршал И Шань воспитан в боязни тайн. «Могут и себя, да и меня с ума свести… Да и я от них далеко не ушел. Я-то верю, конечно, Сибирцеву, знаю его. Но вот если… А что, если слух разойдется и напишут доносы в Петербург… прочтут в III отделении, и там не поверят. Но может встревожить кого-то. И пойдет… Пойдет писать губерния. А кто его знает в общем-то… А вдруг да на самом деле что-то? Дыма без огня не бывает. Тогда что же я посылаю его со всеми секретами в британский стан? Это означает пускать щуку в воду».
И Шань сказал, что его также беспокоит, почему Сибирцев прыгает в воду. Человек ли он?
– Да, утром и на ночь он купается.
– Плавает ли ночью?
– Ночью, по-моему, никто не купается, – ответил Муравьев.
– Это очень страшно, когда человек лежит в воде как покойник, а при этом быстро движется на любое расстояние.
– Еще в древнем учебнике китайской географии, – хотел свести все к шутке Муравьев, – по которому еще и теперь у вас учат в школах, написано про русских, что это народ, который умеет сеять, но не умеет пропалывать, но что русские хорошо плавают через реки, движутся по воде как по суше.
И Шань не входил в подробности, но заметил, что умеющий так плавать может стать опасен. Человек доверенный, при секретах, не должен плавать один так далеко. Так ему, может, пришло в голову, что можно уплыть, захватив важные государственные тайны, и передать их противнику на другом берегу реки или за морем. Кто переплывает такую реку, тот может переплыть и море.
– Вам не надо о том думать, – сказал Муравьев. – Это мое дело, и я глубоко благодарю вас.
В салон подавали вино. Муравьев сам пил и напоил гостя. И Шань, кажется, полагал, что представляется удобный случай поговорить откровенно. Остались один на один лишь с переводчиком. Князь ослаб, это заметно. Муравьев попросил его чувствовать себя как дома. И Шань понял буквально или сделал вид; не заставил себя долго ждать, распоясался. Решил быть еще откровеннее и совсем по-домашнему распахнулся.