Ветер плодородия. Владивосток
Шрифт:
Глава 4. Письмо
Муравьев, чиновник Министерства иностранных дел, статский советник Перовский, дипломатический секретарь фон Бютцев, переводчик Шишмарев, а также штабные офицеры и чиновники – весь Петербург налицо! Воссиянный Петербург на Амуре! На губернаторской барже! После поздравлений и шампанского Николай Николаевич прошел в кабинет при своей каюте. «Идешь верхом, идешь низом, у матани дом с карнизом», – лезла в уши солдатская песня. И верхом, и низом – все через Петербург.
«Сегодня счастливейший день в моей жизни!» Возбуждение не угасало.
Рядом не было привычного милого друга, с кем делился, закончив день, рассказывая обо всем откровенно и с подробностями. Это близко ей! Стало близко! Близко
Мысленно Николай Николаевич всегда с женой. «Как Екатерина будет тронута, когда узнает, что цель моей жизни достигнута. Сколько она вынесла из-за меня. Она поверила в меня с первого дня. Она сказала мне: “У тебя есть интересы”. Она поверила в них, еще не зная сути. Мы проехали верхом тысячи верст через Джугджурские хребты к Тихому океану. Плавали на корабле в Камчатку. Екатерина Николаевна со своей подругой, виолончелисткой Христиани, дали там первый концерт в истории Камчатки. Она взяла камчадальских звезд за уши и встряхнула их своей игрой на рояле, пением, виолончелью и простотой понятий. Если бы она была сейчас здесь, со мной! Она знает, что русских чтят и уважают в Европе, и почувствует это сейчас с особенной силой. Ей нравился Амур, она прошла со мной всю реку в пятьдесят пятом году…»
Однажды она стояла у борта, молча любуясь рекой, при солнце, в огоньках саранок на берегу и жарков на кручах. В совершенной тишине мимо нее проплывали огромные острова, как материки. «Если бы меня спросили теперь, где рай на земле… – призналась она, видя, что по верхней палубе к ней подошел Николай, и, освобождаясь от задумчивости, добавила: – Я бы сказала, что рай на Амуре». Николай Николаевич не раз приходил в восторг от впечатлений своей жены. Предвзятые мнения для нее не существуют. «А как у нас принято? Она поняла Камчатку лучше, чем я сам! Что такое Камчатка? Попробуйте похвалить в столицах – на смех подымут. “В Камчатке был, вернулся алеутом и крепко на руку нечист”. Нашли, мол, что хвалить. Екатерина Николаевна в сорок девятом году пришла со мной туда в шторм». Входили в Ковш в сумерках, вулканы поблескивали в вершине неба, и она молча присматривалась, вдохновленная этим зрелищем. Ему показалось, что в ней живет художник и поэт. В этих практических натурах с художественным вкусом часто больше потаенного чувства поэзии, чем в профессиональных поэтах и художниках. В первое утро в Петропавловске вышла на балкон и воскликнула: «Николай! Какая прелесть!» Потом ей все больше там нравилось, и она однажды обронила, что могла бы жить на Камчатке.
Да, вулканы красивы. Несметные богатства морей просятся Муравьеву для французской кухни. А сопки – для батарей. Необычайное разнообразие даров моря! Она воспринимала Камчатку не такой, как о ней принято судить. Она давала опору Николаю в его любви к делу и отстраняла от предрассудков. Она не судила о Камчатке по пайкам солонины и масла с материка и спирта из Эстландии и по размерам взяток с туземцев. Графиня де Ришемон согласилась бы жить в Петропавловске и разводить коров. А Прасковья Ивановна точит своего мужа, чтобы не вздумал поехать в такое захолустье проверять своих подчиненных. Пусть хоть сдохнут. Муравьев признался, что часто мы зря браним иностранцев из мнимого патриотизма, а иногда, кажется, притворного. Они оживляют в нас наш природный европеизм, запрещенный и забитый когда-то обязательной дружбой народов и потомками норманнов, рыцарски охамевшими в уделах. Но зачем бранить при этом наш бюрократизм! Никто его не ценит как надо: а ведь в нем наша сила и устойчивость.
Екатерина Николаевна не владеет отравленной рапирой злословия или дубинкой остроумия, как выскочки третьей империи. Из успеха она не производит позора обойденному сопернику. Сегодня в ее синих глазах проступила бы потаенная гордость за подвиг мужа, за его венец Но чуть заметно мелькнуло бы чувство настороженности, словно она желала бы стать еще уверенней в его благородстве и убедиться, что его подвиг никому не принесет горя.
Но
«Да, я знаю, – ответил про себя Муравьев, – я помню! Ты подумала бы, конечно, о юной невельской маленькой аристократке, ставшей солдатом и прачкой и как матроска ходившей бечевой под “Дубинушку”. Сыновья и дочери потомственных героев гибнут в волнах или с оружием в руках, а выскочки хватаются за выгоды».
При свете свечей в медных подсвечниках Муравьев сел за стол и быстро написал Невельскому:
«Любезный Геннадий Иванович!
Сегодня подписан трактат в Айгуне. Спешу уведомить вас об этом знаменательном событии. Отечество никогда вас не забудет, как первого деятеля, создавшего основание, на котором воздвигнуто настоящее здание, целую ручки Екатерины Ивановны, разделявшей наравне с вами и со всеми вашими достойными сотрудниками труды, лишения и опасности и поддержавшей вас в этом трудном и опасном подвиге.
Его величеству государю, его высочеству великому князю Константину и в Министерство иностранных дел будет написано завтра, на свежую голову. Утро вечера мудреней. На порыв и чувства более полагаться нельзя. Деловые бумаги требуют спокойствия и расчета.
В Петербург курьером поскачет секретарь посольства по дипломатической части Вильгельм Бютцев, прикомандированный к Муравьеву министерством на время переговоров. На русской службе баронов называют, не упоминая приставку «фон». Бютцев пойдет на баркасе, а потом помчится, помчится через Сибирь на перекладных.
Ночь. А какая жара. Странная температура.
– Договор подписан, – сказал Муравьев вызванному в салон повару.
– Поздравить дозвольте, Николай Николаевич!
– Спасибо.
Генерал и повар перекрестили друг друга и трижды поцеловались крест-накрест.
– Дипломатический обед, Мартын. До этого церемонии, обмен подарками, торжества. По Айгуну они бумажные фонарики развесят, на ямыне и на лавках по улицам запустят фейерверки, захлопают хлопушками. И нам нельзя в долгу остаться. С утра на полигоне начнем пальбу из французских орудий. На обед прибудут послы Небесного Китая. Сто марок вина.
– Сто марок наготове, – ответил лысоватый повар. – Стол на сколько персон?
Выслушав, Мартын сказал:
– Так точно, в пять утра пойду на дежурной шлюпке на баржу. Надо взять живность.
Это не закуска на привале! И не стол для иностранных капитанов в кают-компании, где им сразу подают дюжину начатых бутылок. Переговоры о заключении трактата – подвиг. А Николай Николаевич всегда говорит, что хороший обед там, где продуктов нет, – тоже подвиг! Сказал, что, мол, запрашивай все, что понадобится, у приставленных к нам маньчжурских чиновников. Мартын обойдется сам. Не зря на этот случай взят был скот, и есть живая птица. А муку, рис, сахарную пудру, соевый соус, рыбу и свинину, а тем более лук и чеснок да пряности китайцы ежедневно доставляют.
«Лука-перца не жалеем!» – смеется китаец, передающий нам все эти дары. Он каждый раз поднимался на борт и заходил в генеральскую кухню.
– Сегодня китайцы задали мне славный обед, – сказал Муравьев.
Весть о заключении договора с Китаем сильно тронула Мартына. В камбузе слыхал, что наверху ликовали и пили шампанское. Какие хлопоты закончились, сколько лет трудились с Николаем Николаевичем. В сорок девятом Николай Николаевич с супругой ехали верхами через Джугджур, через цепи гор, с реки Лены к Охотскому морю, и Мартын был с ними. Обедали в горах, и у Мартына все там было в лучшем виде. Вот где настоящий барский комфорт – в походе, в вершинах гор. Какие там тетерева, глухарки! Какая форель в речках! Тогда еще на привалах толковали со спутниками про Амур. А теперь мы тут. И все свершилось. Есть пароходы и войско. Дело за угощением. А мешки с серебром за стенкой кто-то уже ворочал.