Ветер с Итиля
Шрифт:
Вспомнился ему рассказ про пастушка, отправившегося под вечер в лес искать пропавшую буренку, да там и заплутавшего. Как село солнце, он расположился на ночлег. Сделал все правильно – ведь даже детям малым известно, что после захода дневного светила и до первых петухов нельзя бродить по лесу, речную и озерную воду пить, в путь-дорогу пускаться, иначе нечисть всякая погубит смельчака. Ведь для нечистых ночное время – время сильное.
Улегся тот пастушок спать, а как проснулся, смотрит – взошла утренняя звезда. Он поднялся и вновь приступил к поискам. Только поиски те смертью его кончились – завел леший бедолагу в чащобу и лютых волков наслал. Те пастушка и порвали. А все потому, что ошибся пастушок, принял за звезду утреннюю другую, что называется Лжекараван, потому как путников обманывает и губит…
Пастушок-то ошибся, а он, Гридя, прекрасно знает, что время, которое отвел ему ведун для поиска, гиблое. Разве может что доброе случиться? Конечно, нечисть не даст ему удачи. А про счастливцев, которые нашли папоротников цвет и счастье получили, это все блазнь. [11]
Недаром о них только в быличках и сказывают. Живьем же никто не видал!
Туча медленно наползла на Лосихины рога, двинулась к шее и вот проглотила всю охранительницу. «Что ж, – подумал Гридя, – видно, судьба моя такая». То и дело проваливаясь в болотную жижу, он побрел полудне, [12] аккурат к камышам – там у водяного должен быть дворец из озерных камушков и ракушек.
11
Обман, ложь.
12
На юг.
Гридя рассудил, что сперва следует найти дворец озерного владыки. Деды говорили, что водяной любит всякие сказки и былички, а Гридя знает их несть числа. Если глянется владыке, то, может, и останется при нем сказителем – все веселее, чем с рыбами плавать.
Гридя несмело вошел в озеро, огляделся. Вокруг колыхались камыши. В просветах – те же камыши… Сделал еще несколько шагов, отметив про себя, что озерцо не стало глубже, и остановился, ожидая какого-нибудь знака, что ему делать. Но знака не было.
У Гриди начали неметь ноги, вода была студеной.
– Эй, диденько, – обиженно крикнул он, – встречай гостя-то!
Гридя ожидал, что водяной опомнится и наконец выкажет гостеприимство: из камышей медленно встанет невиданной красы терем, из терема выйдет мужичок с мокрыми волосами и бородой, в долгополой рубахе, с левого рукава которой постоянно течет вода, поклонится в пояс и пригласит в хоромы.
Но терем так и не появился. Только лягушки заворковали сильнее. Делать нечего. Гридя помялся еще немного и решил, что раз водяной не желает его видеть, надо и впрямь топиться. Поцеловал Перунов оберег, вернулся на сухое, обошел камышовую поросль и остановился на границе с открытой водой.
Луна любовалась своим отражением в озере. Вокруг нее ни единой звезды – тучи затянули все небо, не тронув лишь ночную владычицу.
Гридя опять вошел в озеро, понуро зашагал вперед. Глубина увеличивалась медленно. Прежде чем вода поднялась до шеи, ему пришлось пройти чуть ли не половину стрелища. Еще один шаг – и полетит Гридя в черную неизвестность, сгинет навсегда. Ах, как трудно сделать этот шаг.
Он зажмурился и очертя голову кинулся вперед. Пологое дно резко оборвалось, Гридя беспомощно взмахнул руками и полетел вниз. Плавать он умел. Но не посмел сопротивляться судьбе.
В его широко распахнутые глаза ворвалась чернота – абсолютная, безразличная ко всему на свете. Гриде казалось, что он летит в темь небес, и они распахиваются навстречу. Ему казалось, что тело наполняется озерной водой, превращается в ничто, сливаясь с бесконечностью.
Внезапно вокруг него закружился водоворот. Гридю с неистовой силой повлекло ко дну. Юноша обмяк. Его дотащило до самого дна, проволокло по камням и корягам, а потом выбросило на берег.
Он судорожно глотнул воздух, перевернулся на спину, размежил тяжелые, будто набитые озерным песком, веки.
Прямо над ним стоял огромный, как медведь, мужик, весь черный, со всклокоченной шевелюрой. По всему видать – упырь! Луна висела прямо над его головой – казалось, протяни руку, и можно схватить. Гридя хотел ткнуть ему пальцами в глаза и вновь сигануть в воду, но постылый, верно, нагнал какой-то морок – Гридя не то что рукой пошевелить, даже вздохнуть не мог.
Упырь наклонился и дотронулся до Гридиной головы чуть левее виска, а потом принялся тереть ему лицо и уши, крутить запястья. Гридя и рад бы вырваться, но тело не слушалось. Хотел крикнуть, но смог выдавить лишь хрип.
Наконец, собрав последние силы, он прошептал:
– Денница живота те пес поганый гонезе. [13]
Оборотень отшатнулся, пристально посмотрел в глаза Гриди и сказал вроде понятное, а вроде и нет:
– Эк тебя, парниша, на старину потянуло!
Схватил под мышки и поволок прочь от озера… «Уж лучше бы я молчал, – прежде чем потерять сознание, подумал Гридя, – небось, по мою душу лютые воют».
Глава 2,
в которой описываются события, произошедшие как раз перед злоключениями Гриди
13
Утренняя заря жизни тебя лишит, пес поганый.
С самого утра старик чувствовал беспокойство; не находя себе места, слонялся из угла в угол, мерил шагами земляной пол избы. К полудню все-таки заставил себя выйти, доплелся до криницы, зачерпнул ковшом студеной воды, поднес к губам и… тут же с отвращением отбросил ковш – во рту был вкус крови.
С телом происходило что-то странное. Он ощущал его как бы по частям, оно было чужим и незнакомым. Все кости ныли, как перед дождем, руки и ноги сводила болезненная судорога.
Ему вдруг нестерпимо захотелось облачиться в накидку из волчьих шкур, разжевать горький кругляш и вновь почувствовать себя молодым и сильным. Чтобы мышцы стали упругими и твердыми, по жилам побежала горячая злая кровь. Как же он хотел бежать по лесу, вдыхая дурманящие ароматы земли и трав, выискивать добычу…
«Ночью, – сказал он себе, – не сейчас».
Время от полудня до сумерек тянулось бесконечно. Он смотрел на мир словно из глубокого колодца: как тень бродил меж изб, о чем-то беседовал с занятыми по хозяйству людинами, выслушивал их нехитрые просьбы. Кто-то просил заговорить разболевшийся зуб, кто-то – помочь с занедужившей скотиной, у кого-то требовалось пошептать над курицей, чтобы лучше неслась…
И он благосклонно соглашался, принимал подарки и творил заговоры: над скотиной, над курицей, над больным зубом… Как во сне. Словно это делал не он, а кто-то другой.