Ветер в лицо
Шрифт:
— Знаю, что я говорил, — недовольно сказал Кузьмич. — Но что это теперь значит?..
— А вот что, — серьезно и твердо ответил Круглов, словно это не он по-ученически краснел несколько секунд назад. — Вот что, Георгий Кузьмич. Я хоть в армии не был, а военную жизнь представляю. — Коля снова покраснел. — По книгам, конечно. Ну, например, так. Другим сталеварам лом дают только после того, как ваша печь обеспечена. Вы получаете порезанные рельсы, орудийные колеса, танковые траки. А другим идет металлическая стружка, и то с перебоями... А если уж ставить рекорды, то только на общих основаниях. Как это бывает в армии?.. Взводу поставлена задача — пройти двадцать километров форсированным маршем. Нелегкая задача, как известно. И вот командир выпускает вперед одного бойца в трусиках и майке, а другие идут с полной боевой выкладкой... Ясно, что боец в трусиках придет раньше. Но какой же это рекорд? И какая от этого польза взводу?..
Гордый смотрел на Круглова, часто моргая сморщенными веками. Ему вспомнился намек Доронина на спортивную форму.
— Вот, значит, что! Дожил на старости лет. — Веки его замигали чаще, голос звучал раздраженно, гневно. — А кто мне надел эти трусики?
Коля со всей прямотой своего нелицемерного характера, немного резковато, с упреком сказал:
— Злые языки говорят, что зятек...
Наверное, если бы сказали Гордому, что он сейчас не за труд свой получил, а украл в кассе завода пять тысяч рублей, это бы его так не возмутило и не обидело, как Колины слова. Сокол даже побледнел от волнения. Он в эти минуты почти ненавидел Колю. А Гордый готов был ухватиться своими шершавыми руками ему за шиворот.
— Как ты смеешь? — С глухой яростью воскликнул он.
— Вы у меня спрашиваете, я вам отвечаю, что люди о вас говорят, — спокойно, с достоинством ответил Круглов. — А вы не торопитесь и присмотритесь, что делается вокруг вас. У вас глаза зоркие, хоть и не молодые. А я, Георгий Кузьмич, никогда не поверю, что это делалось с вашего согласия. Я вас очень для этого уважаю. И учусь у вас. Если бы не было Гордого, не было бы и Круглова. Я об этом никогда не забываю. И другим не позволю забывать, что они — ваши ученики...
И вдруг Кузьмич как-то осунулся, плечи его опустились, пиджак с орденами и медалями стал слишком велик. Не сказав ни слова, медленными старческими шагами отошел он от ребят и пошел домой не по шоссе, а свернул на луговую дорогу.
Коля и Сокол грустно смотрели, как исчезает за ивами и осокорями его сгорбленная фигура. Глаза Сокола увлажнились. Он, казалось, готов был заплакать.
— Эх, Николай!.. Что ты наделал? Зачем было так оскорблять старика? Ну, говорят... Мало что могут сказать? Он со всех концов страны поздравительные письма получает, все его поздравляют. А мы ничего лучшего не могли придумать, как наговорить ему грубостей. Да он нам не в отцы — в деды годится... Разве не заслужено к нему такая слава пришла? Мало он у мартена простоял? Дай бог в конце человеческой жизни каждому такую славу иметь. Тогда и старость не страшна, и с жизнью прощаться не жалко. Знаешь, что она не зря прожита...
Коля молчал. Возможно, он и сам уже пожалел, что погорячился, наговорил Кузьмичу лишнего. Такое с ним бывает — скажет что-то человеку, а потом через некоторое время самому станет стыдно за свои слова. Вздохнув, посмотрел на Владимира и тихо, грустно сказал:
— А ты думаешь, мне легко было говорить Гордому правду?.. Слишком для него колючая эта правда. Но он должен ее знать... Если бы вокруг меня шептались и мне никто не сказал, чем люди недовольны, я бы, наверное, на весь коллектив обиделся. Может, сначала обиделся бы и на того, кто сказал правду... Но потом... Ты знаешь, что бывает потом? Мы уже с тобой спорили, и мирились.
Возле общежития они с Владимиром попрощались. У Коли свидание. Два часа назад Лиза возле завода управления подошла к Коле и спросила:
— Ты вечером будешь работать?..
Она была одета в ту же розовую блузку, в которой Коля видел ее только один раз, когда они ходили в кино, и в ней она ему больше нравилась. Договорились встретиться вечером возле Дворца культуры и погулять где-то на днепровском берегу.
Коля с нетерпением и волнением подходил к Дворцу культуры. А когда он между двумя мраморными колоннами увидел Лизу, сердце его так стремительно забилось, словно оно вот-вот вырвется из груди. Коля казался сам себе невесомым, а ощутимым и значимым было только сердце. Сразу исчезла, выветрилась грусть, вызванная разговором с Гордым. Он ничего не видел перед собой и вокруг себя — только Лизу в розовой блузке, Лизу, которая весело, счастливо улыбалась ему.
Но едва подошел ближе, как ему показалось, что под колоннами стоит не Лиза, а ее сестра Вера...
— Молодец! Не опоздал, — сказала она, идя ему навстречу.
Нет, не может этого быть! Тем не менее как будто и голос не Лизин...
Она протянула ему руку. Рука нежная, гладкая. А у Лизы твердая, с маленькими бугорками мозолей.
— Вера! — Подавленно, растерянно воскликнул Круглов.
— Что с тобой? Уже двадцать два года — Вера...
Глаза у нее прищуренные, ресницы длинные, золотистые, губы играют веселой, задорной улыбкой. Как она похожа на Лизу! Только у нее, видимо, больше, чем у Лизы, колючих, пронизывающих искорок в глазах.
Коля выпустил ее руку, резко повернулся, глухо сказал:
— Плохие шутки!..
— Какие шутки? — Удивилась Вера. — Просто Лиза просила передать, что ее неожиданно вызвали на заседание бюро райкома. Вот и все. — Потом заливисто засмеялась. — Египетские фараоны убивали посланцев, которые приносили плохие вести. Может, и ты меня не помилуешь?..
Она стояла к нему боком. Гордо подняла голову и так посмотрела на Колю через плечо, что ему вдруг показалось, что он ниже ее, хотя на самом деле был выше на полголовы.
Солнце опустилось за крыши домов, и хотя полностью еще не стемнело, свет матовых фонарей между мраморными колоннами уже выиграл непродолжительное соревнование с малиновыми остатками солнечных лучей, а через минуту полностью вступил в свои права. Высокие круглые колонны, которые были оранжевыми от вечерней зари, вдруг побледнели, пожелтели.
— Чего молчишь? — весело, насмешливо спросила Вера. Коля мялся, переминался с ноги на ногу.
— А Лиза больше ничего не говорила? — его голос прозвучал как-то неуверенно, робко, будто он боялся побеспокоить вопросом эту надменную, осанистую девушку с умным блеском голубоватых, насмешливых глаз.
Вера сделала вид, что хочет уйти, сделала несколько шагов от Круглова.
— Говорила. Но у меня нет настроения передавать это. — Она снова беззаботно рассмеялась. Вздрогнули округлые ямочки на щеках, блеснули белые зубы. — Однако скажу. Лиза просила, чтобы я тебя развлекла, погуляла с тобой. Но тебе, наверное, это не очень по вкусу. Правда?..
— Почему же?.. Можно...
Коля запнулся, смутился.
— Вот как! Тогда пойдем, пройдемся...
Они пошли берегами Днепра.
Тихо шумели листья тополей, медленно плескались у самых ног днепровские волны, потрескивали ивовые ветви в небольшом костре, неизвестно для чего разложенном Колей. Он бросал на волосы девушки багровые отсветы, освещал листья дубов, которые бронзовели от прикосновения этих розовых зайчиков. Лицо Веры тоже было розовым. И все вокруг было необычным — и залив, и дубы, и тополя, и Верины щеки, и ее руки, и волосы.