Ветер в лицо
Шрифт:
— Кому это вы собираетесь зубы пересчитать, папа? — Засмеялся Доронин, стоя в дверях, ведущих на веранду. — Мне?..
— Это, сынок, к слову пришлось, — ответил старик, немного успокоившись. — Я здесь за тебя ответ даю.
— Нехорошо, не годится так с гостями разговаривать. Да еще с женщиной. Чего вы хотите? — Обратился он к женщине.
— Ничего, — ответила она, бледная, растерянная. — Ничего. Я к Кате зашла. Извините. До свидания.
И ее как ветром вынесло из комнаты.
— Строго вы, отец, с ней поговорили. Но справедливо. А, Федор Павлович! — Заметил он в кабинете Голубенко. — Такие дела, как видите. Почти сорок лет при Советской власти прожили, а еще водятся у нас людишки... И у нас на заводе, пожалуй, они есть. Горе нам, если не увидим своевременно. — Макар Сидорович тяжело опустился в кресло. — Ну, что нового у вас? Читали уже фельетон?.. Вот так Сумной. Написано не очень хорошо, но зато смело и задиристо. Не ожидал от нашей газеты такой смелости. Все же представитель министерства...
— Макар Сидорович, — удрученно заговорил Голубенко. — Я по поводу фельетона. Сотника обвиняют в нем безосновательно. Это какая-то провокация. Кому-то он здесь мешает.
— Вот как! — Удивленно посмотрел на него Доронин.
— Вы же знаете, в каких я отношениях с ним. И может, я сам был бы рад, если бы он уехал отсюда. Вы меня понимаете. Но не таким образом...
— А откуда вы знаете, что Сотник не виноват? Там же ссылаются на протокол милиции.
— Я видел, как за ним следили двое неизвестных. А потом, — после некоторых колебаний сказал Федор, — эти неизвестные на него напали. Сотник только защищался. — Федор нервно закурил и снова заговорил. — Я очень прошу позвонить председателю комиссии. От имени дирекции и партийного комитета. Сотника надо реабилитировать. Сейчас же. Немедленно.
— Так вы же сами можете поговорить с председателем комиссии, — улыбнулся Доронин, собирая мелкие складки на лбу.
— Нет, мне неудобно. Я очень прошу, Макар Сидорович, позвоните. Еще рано. Они, видимо, в гостинице...
Доронин поднялся с кресла, прошелся по кабинету, подумал. Он видел волнение Федора и понял, что ему нелегко говорить о Викторе Сотнике. Еще бы!.. Кому, как не Голубенко, должна быть понятна вся низость поступка Сотника по отношению Валентине.
— Ну, хорошо. Что же с вами делать?.. Позвоню.
Подошел к телефонному аппарату, набрал номер отеля.
— Дмитрий Афанасьевич?.. Это говорит Доронин. Парторг завода. Вот тут у меня сидит свидетель, который доказывает, что Сотник не виноват. На него напали, а он только отбивался. Свидетель убежден, что это какая-то провокация.
Телефонная трубка отвечала достаточно громко, и Федору было слышно все, что говорил председатель комиссии.
— Но Сотник сам признает свою вину. Он и не собирается оправдываться. Он сейчас заказывает билет на Москву, его отзывает министр. Такие вещи безнаказанно не проходят.
— Дмитрий Афанасьевич, — сказал Доронин. — Вот Голубенко утверждает, что видел, как на него напали двое неизвестных. Сотник, возможно, сам не помнит, как оно было. У меня нет оснований не верить Голубенко.
— Товарищ Голубенко? — Переспросил председатель. — Это серьезно. Надо разобраться. Если за него просит завод... Позвоню в министерство.
Когда Доронин положил трубку, из груди Федора вырвалось глубокий вздох, будто он сейчас пробежал десятикилометровую дистанцию. Пальцы у него дрожали, лицо побледнело. Он собрал все силы, чтобы хоть немного успокоиться.
Доронин давно замечал мрачную нервозность Голубенко, но приписывал это характеру, натуре. Его беспокоила некоторая нелюдимость Федора, нетвердость в принятии решений. Но Макар Сидорович терпеливо относился к людям, боялся делать преждевременные выводы. Так было и с Голубенко, в котором он видел молодого, неопытного руководителя. Несколько удивляло Доронина то, что Голубенко до сих пор не решил для себя вопрос о партийности. Как-то Макар Сидорович осторожно заговорил с ним об этом. Федор сник, потом нерешительно, вкрадчиво ответил:
— Я об этом часто думаю. Но пока... Готовлюсь, Макар Сидорович. Для меня это очень серьезное дело.
После этого разговора Доронин подумал, что у Федора есть какая-то невысказанная, глубоко скрытая тяжесть на душе. Он еще делал попытки заговорить с ним, вызвать его на откровенность, но Федор каждый раз пытался перевести разговор на другое.
Сейчас же, глядя на Федора, Доронин спросил:
— А не лучше ли было бы не допускать Сотника к работе над интенсификатором? — Глаза Макара Сидоровича невольно улыбнулись. — Мне кажется, вы тоже такого мнения. Может, вам неудобно это высказать? Моральный облик этого человека меня отнюдь не удовлетворяет. Не может ли он навредить Валентине? Ну, из зависти, например... У него есть основания ей завидовать.
Федор поднялся, твердо ответил:
— Нет, Макар Сидорович. Я уверен, что Сотник сделает все возможное, чтобы помочь. Он умный и... честный.
— Смотрите. Вы за это отвечаете не меньше, чем я.
Уходя от Доронина, Федор заметил на веранде невысокий сапожный столик. На столике лежали незаконченные юфтевые сапоги. «Неужели до сих пор сапожничает?» — подумал он. На душе у него стало легче: хоть от одной неприятности он спас своего жестоко обворованного друга.
— Ну, сынок, когда ты сапоги мои закончишь? — Недовольно спросил старик, как только Голубенко вышел из дома.
— Закончу, отец, закончу... Разве вам у нас надоело? Или дочь вам милее сына? — Лукаво спросил Макар Сидорович. — Или в селе легче дышится в старости?
— Конечно, — устало ответил старик. — Особенно сейчас. Недавно народ наш председателя колхоза выгнал. Такой был пьяница, что готов отца родного пропить. А когда мало выпьет — еще хуже. Натравливает мужей на жен. К твоей жене тот и тот ходил... Муж с горя идет с ним пить, пропивает все, что есть в карманах. А приходит домой — на жену с кулаками бросается. Как-то две бабы сговорились, подстерегли его пьяного, накрыли кожухом среди бела дня. Прямо на улице у правления... — Дедушка засмеялся мелким, довольным смехом. — Да граблями, граблями. А мужчины попрятались за воротами, хохочут. Неделю он с синяками и шишками ходил. — После паузы старик спросил: — Ну, так ты сядешь сегодня за сапоги? Если в воскресенье не закончишь, то когда же?..
— Сяду, отец...
Но едва старик вышел из кабинета и прилег на диване, Доронину принесли письмо. С радостным волнением он разрезал конверт, начал читать.
«Дорогой Макар! Друг мой!
Давненько я не видел света божьего. Может, не так и давно, но эти дни были слишком уж длинными. Лежу, лежу. Врачи и сестры заставляют меня глотать резиновые шланги, и я так овладел этой техникой, что, приехав на завод, приму участие в заводской самодеятельности. Искусством индийских факиров я овладел не целиком, глотать шпаги не сумею. Да и где их теперь взять?.. А вот железные трубы толщиной с руку всегда найдутся на заводе. Думаю, что мне теперь под силу.