Ветка Палестины
Шрифт:
Неделя прошла, не больше, вышло распоряжение: евреи должны носить желтую звезду. Надо было зарегистрироваться и взять ее. "А зачем это? спросил Фима.- Для позора?" Мать сказала: "Умру, а звезду не надену".
Безногая портниха Сима просила маму не выходить: "Роза, что надо, принесут! "Условились стучать в окно три раза: свои, значит.
На другой день постучала, как условлено, в окно Мария Курилова, тоже соседка, сказала матери:
– Всякое говорят, Роза, пусть Фимочка у нас живет. Только есть зови.
Куриловых
– Где девять, там и десятый,- сказала Мария просто, хотя найди полицаи у Куриловых Фиму - вывезли бы всех Куриловых в карьер...
Нина подняла глаза на Полинку и... притихла. Лицо белее марли, глаза закрыты, губы синие
Словно Полинка лежала навзничь там вместе с родителями - в карьере.
Нина мотнулась к ней, схватила Полинкину руку, сжала ее. Наконец заставила себя продолжать.
Мать со дня на день ждала: придут! А спокойная была. Сын в безопасности. Счастье какое!.. Отнесла к Мухиным все, что осталось ценного из вещей. Пальто зимнее, только справила; зеленую плюшевую скатерть -семейную реликвию. "Если что,- сказала,- Фимочке отдайте".
Чего ждала, стряслось в пятницу. Вечером постучали три раза. Свои. Мать открыла. Стоит немецкий офицер и полицай. Подъехала длинная фура.
– Запас еды на сутки. И на фуру!
– - приказал полицай и забросил ружье за спину: жиды сопротивляться вроде не собирались. Понятливые. И к выходу пошли сами.
(Об этом полицай на суде рассказывал. Извозчик.)
Немец тоже вложил пистолет в кобуру, усмехнулся нехорошо: торопитесь-де, торопитесь...
Мать переступила через порог, глаза скосила. Вздохнула облегченно. Нет Фимочки!
И, улыбнувшись, пошла к фуре... Улыбнулась, говорили, спокойно так, легко, вроде перед ней не фура разбитая, а дочерний свадебный поезд.
Тут Любка Мухина вышла из своего дома. Руки на кофточке скрестила. Брови подбритые.
И вдруг кинулась всполошенно по саду к дому Куриловых, крича:
– Фимочка, Фи-имочка! Мама зовет!
Сын примчался, запыхавшись, когда родителей уже подталкивали тычками на фуру: они вдруг остановились у колеса и стояли так, недвижимо, плечо к плечу. Их прикладом по спинам, они вроде не чувствуют.
Увидел Фима полицая с винтовкой в руках, немца с открытой кобурой на животе - все понял. Сказал негромко Любке Мухиной, своей бывшей учительнице: Тебе что. воздуху мало?"
И пошел к родителям молча. Молча, поддерживаемый отцом, забрался на фуру.
Любка бросилась вслед заскрипевшей фуре, крикнула полицаю:
– А у них еще дочкаА в Москве учится. Комсомолочка!..
... Полинка поднялась на ноги пружинисто, будто это не она только что бессильно горбилась на диване, спустив на колени вялые руки. Спросила низким голосом:
– Где сейчас?
– Кто?
– Она!.. Нина схватила Полинку за плечи:
– Ты что надумала, Полинка? Будешь здесь сидеть! Пока отец придет...
Глава четвертая.
На
И отстояла.
Когда Володя вернулся, парта его ждала.
Парту эту за собой таскали. Заветная была парта. С тайником для записок. С нацара-панными буквами, которые потом за-красили черной краской, но их могли по памяти воспроизвести и Полинка и Володя. В сельской школе все парты - и для первоклашек, и для басовитых выпускников - одного размера. Кто догадается, что парта кочует! Да и кому какое дело! Верны своей парте, и прекрасно. Верность поощрялась. Как и озорство.
У каждого во дворе росла сирень. Но своя сирень - не сирень! Куда лучше соседская, тем более, что соседские псы давно всех одноклассников облизали и на своих не брехали.
На столе учителя каждое утро расцветал сиреневый сад. Пока преподаватели разглядывали махровые бутоны -- для этого нарезались самые лучшие, мичуринские сорта,-- по классу летали шпаргалки. Круговорот шпаргалок!
Все безнадежные балбески были давно закреплены за отличниками. За тупых задачки решали. За лодырей - никогда. Подход был строго индивидуальный. Математические гении пускали по рядам записки со своим ответом, балбески в свою очередь проверяли диктанты математических гениев.
Учителя знали это и каждому готовили отдельные листочки с примерами. Ребята соревновались между собой, и все примеры щелкались как орехи.
К десятому классу почти половина была возвышена в дежурные гении. Володя Ганенко был гением по математике. Полинка в гении не попала. Она была просто химиком.
А на что классу химик, даже гениальный? Узкий профиль.
Когда выпадала свободная минута -- заболевал преподаватель или в расписании было "окно", - все садились верхом на парты, непременно верхом, как в седла, и начинались "музыкальные скачки". Сиреневый сад с учительского стола переезжал на подоконник, а на стол ставили витой учительский стул, и на него взбирался Володя Ганенко с баяном.
Баян был гордостью класса и хранился в окованном железом сундуке.
Вся школа прислушивалась к "музыкальным скачкам" ганенковцев, которые, как и все их поколение, были воспитаны на кавалерийских ритмах... Конница Буденного рассыпалась в степи"... "Я на стремя встану, поцелую сына"... "Встань, казачка молодая, у плетня"..."... И с присвистом... Дверь закладывалась ножкой табуретки, попасть никто не мог
..Володя Ганенко вышел навстречу, такой же ершистый, быстрый, в суконной гимнастерке с погонами младшего лейтенанта. Яловые сапоги гармошкой. Ни слова не сказал, только положил руку на плечо: "Держись, Поля".