Ветвь Долгорукого

Ильинский Николай

– Ну, как это он сходит, с каких пор?

– Одному Богу известно… Ходил я в монастырь Саввы, там много монахов, знающих о Благодатном огне… Спрашивал я… Мне было речено о том, что еще апостолы видели, как неотвратным огнем засиял Гроб Иисуса Христа после его Воскресения… Апостол Петр так и сказал: «Предста ко Гробу и свет зря во Гробе ужасашеся…» Мне поведали, что латинский монах Бернард еще в старину писал, что в субботу на Пасху, после того, как в храме пропели: «Господи, помилуй», зажегся свет в лампадах, висевших над Гробом…

– Где ж мне было узнать о том, – вздохнул Олекса.

– Поживешь здесь, много знаний приобретешь… Мог бы и схиму принять, – осторожно напомнил Иларион, на что Олекса отрицательно покрутил головой. – Это понятно, – продолжал Иларион, искоса

поглядывая на Олексу, – живем мы бедно… Работать бы, но рук мало, нас, русских, здесь немного и до Руси далеко, вот приехал князь Давид Святославич, пожертвовал нам, будет некоторое время чем жить, а простые паломники приходят без гроша в кармане… Их самих надо накормить, напоить, приютить… Благо, что есть свободные кельи… Основатель монастыря Феодосий Великий строил не только жилища для своих насельников, но и помещения для бедных, для паломников, как будто знал, что и мы придем сюда…

– Отец Иларион, сейчас я с тобой не пойду, – вдруг сказал Олекса и, видя испуганные глаза Илариона, объяснил: – В Иерусалиме еще побуду, а в монастырь вечером вернусь…

– Ну, – беспомощно развел руками Иларион, – воля твоя… Смотри не затеряйся…

И они разошлись. Олекса глянул на солнце – как раз время, где-то у храма Гроба Господня его ждет Абу-Муаз, как и договорились. У Олексы появилась в голове мысль: и он может сделать пожертвование русскому монастырю, только надо добыть побольше монет… А как добыть в совершенно незнакомом городе? В шахматы сыграть на деньги! Он долго ходил по площади, примыкавшей к храму, вглядывался в лица людей, одетых в арабские одежды, но Абу-Муаза не увидел. Может, подводит зрительная память? Разочарованный и раздосадованный, он уже хотел покинуть площадь, как вдруг чья-то тяжелая рука легла на его правое плечо. Олекса вздрогнул и мгновенно обернулся: перед ним стоял Абу-Муаз и улыбался.

– Думал, не приду? – спросил араб.

– Честно, да…

– А я пришел…

Некоторое время они шли по улице молча. Толпы людей двигались им навстречу, другие подпирали их. Время от времени толпа почтительно расступалась, пропуская шурпу – отряд сторожевой службы города. Это были крестоносцы в доспехах, вооруженные пиками и мечами. Гремя и звеня металлом, они – кто с насмешкой, кто с подозрительностью – посматривали на стоящих вдоль их пути горожан, особенно на паломников.

– Амори не любит беспорядков, – заметил Абу-Муаз, имея в виду короля Иерусалимского королевства. – А более всего, просто боится: под одеждой паломников могут быть и шпионы Салах ад-Дина Юсуфа Ибн Айюба… Этот армянский курд еще покажет себя! Пока он в Дамаске, но будет и здесь… Кстати, Олекса, Салах ад-Дин, или Саладин, как его называют в Иерусалиме, большой любитель шахмат… Особенно он любить играть с несравненной красавицей Зитой, своей сестрой, – она тоже настоящая алия [106] шантранджи! Но… – погрозил пальцем Абу-Муаз и смолк, не договорив и надув щеки.

106

Алии – мастера шахмат (араб.).

– «Но» что? – Олексу задело это таинственное, грозное «но», и ему захотелось узнать, в чем его суть.

– Не приведи аллах играть с ней, – с грустью сказал Абу-Муаз. – Если даже случайно играющий с Зитой пальцем дотронется до нее – тут же будет украшена шея… [107] Коснуться ее – это значит подписать себе смертный приговор.

Араб помолчал, напугав своим рассказом не только Олексу, но и самого себя. А потом, глубоко, даже с облегчением, вздохнув, миролюбиво толкнул плечом в плечо Олексу.

107

Украсить шею – отрубить голову (араб.).

– Нам это не грозит, мы с Зитой играть не будем… С Абу-Мутасимом потягаемся… Да, да, этот толстый кошелек любит шахматы, его-то и надо попотрошить.

Они остановились, Абу-Муаз полез в свой кошелек, висевший на широком поясе, и вынул несколько серебряных динариев. Послюнявив указательный палец правой руки, на котором отражали солнечный свет два дорогих перстня, посчитал монеты и дал их Олексе.

– Там неудобно будет давать тебе, – сказал он. – Здесь ишрин [108] динариев…

108

Ишрин – двадцать (араб.).

– Ишрин?! – округлил глаза Олекса и замотал головой. – Не-ет! А если я проиграю, господин Абу-Муаз?!

– Риск есть, – согласился араб, – но проиграешь, поставим еще, – хлопнул он ладонью по своему непустому кошельку. – Я при всех займу тебе еще столько же… И выиграем! – воскликнул он. – Я знаю толк в шахматах, видел, как ты играешь… У них есть свои табии [109] , но ты играешь по-своему, этим собъешь их с толку… Только не спеши, обдумывай каждый ход…

Они вошли в помещение. Оно было просторное, но не сказать, чтобы уютное: голые стены, потолок, четыре окна по обе стороны. Людей, о чем-то говорящих и даже спорящих, собралось немало. В углах помещения и вдоль стен курили кальян. Сидели на коврах, поджав под себя ноги и опираясь локтями на подушечки. В самом центре помещения разостлан с затейливыми узорами и яркими цветами большой ковер. А на ковре – шахматная доска. Приход Абу-Муаза еще больше оживил собравшуюся компанию.

109

Табии – дебютные расстановки фигур (араб.).

– Салям алейкум, – сжав ладони у груди, поклонился Абу-Муаз собравшимся.

– Алейкум ассалям, – вразнобой из углов и от стен послышались голоса.

– Сидевший возле доски араб, с узкой длинной седой бородой, с павшими бледными щеками, покрытыми морщинами, как бороздами вспаханное под озимь поле, встал, поклонился Абу-Муазу и тонким, неприятным на слух голосом скорее пропел, чем сказал:

– Ахлан васайлан [110] , глубокоуважаемый ас-саиийийид кади.

110

Ахлан васайлан – добро пожаловать (араб.).

Окружавшие шахматную доску приподняли свои зады, потеснились, давая место Абу-Муазу, но он не сразу сел, а прежде всего взял под руку Олексу и представил его собравшимся, которые давно с нескрываемым любопытством рассматривали молодого незнакомца. Даже любители кальяна, вынув изо рта трубку и широко открыв глаза, глядели на иноземного пришельца.

– Рус… Олекса аль Куява, – сказал Абу-Муаз.

В шелесте шепота это слово пошло кочевать от головы к голове. Многие арабы хорошо знали, что есть где-то за морем, на севере, город Куява. По рассказам купцов, в Киеве они продавали свой товар, всякие пряности, шелка, женские украшения, а покупали меха, воск, мед и многое другое, что имело прибыльную цену на родине.

– Алия шантранджи, – громко, чтобы все слышали, произнес роковые для Олексы слова Абу-Муаз: ведь араб назвал его мастером шахмат! Не напрасно же в помещении поднялся шум, и шеи всех, тонкие и толстые, длинные и накрепко приросшие к плечам, потянулись в сторону Олексы. Но больше всех вытянул шею Абу-Мутасим, которого Абу-Муаз назвал «толстым кошельком». Надо было играть.

И Олекса решительно, а куда было деваться, сел к доске, напротив, заняв место, умостился, ловко поджав под себя ноги Абу-Мутасим, в отличие от Олексы, который не знал, куда девать эти вдруг оказавшиеся лишними и такими неуклюжими собственные ноги. Только теперь Абу-Муаз решил присесть. Ему поднесли прибор для курения кальяна, но он рукой отстранил его: