Ветвь Долгорукого
Шрифт:
– Я не ожидал встречи с тобой, – сказал кади, не скрывая радости. – Можем сегодня хорошо сыграть, тем более что у меня плохое настроение…
– Почему плохое, Абу-Муаз?! – удивлся Олекса. – Это у меня горе: скончалась преподобная игуменья Ефросинья!..
Араб обхватил бороду двумя руками и провел ими сверху вниз, как бы стряхивая с нее некую беду:
– Аллах примет твою Ефросинью в раю, – сказал кади и добавил: – Она служила Богу и она святая… У меня другое несчастье – тамплиеры не выдают властям убийц послов сторонников халифа Убейда Йллаха…
– А кто он такой – Убейда Йллах? – не понял Олекса.
– Прямой потомок Фатимы и ее мужа Али, – погрозил Абу-Муаз Олексе пальцем, унизанным перстнями с дорогими
В этот день Олекса играл самозабвенно. До этого ему приходилось и проигрывать, но только не в этот день: ему очень нужны были деньги! И когда вечером Абу-Муаз отсчитывал ему долю динаров, Олекса морщился и крутил головой: мало!
– Зачем тебе много? – недоумевал араб. – Мне – это объяснимо, я взрослый, мне нужна роскошь, красивые молодые женщины, исполняющие танцы живота, а ты еще мальчишка, да и обычаев наших ты не знаешь…
– Послезавтра мы возвращаемся домой! – почти воскликнул Олекса. – Князь Давид Святославич меня предупредил, сказал, чтобы я был готов в дорогу… Вот!..
– О, Аллах! – возвел вверх руки Абу-Муаз. – Так сказал бы раньше… Путь в Киев неблизкий, деньги нужны, и немалые!.. Приходи завтра с утра, будем играть до обеда, и все, что выиграем – твое!.. Только с самого утра, понял?
– Как не понять, Абу-Муаз! – обрадовался Олекса. – Чуть свет буду здесь…
– Ну, не чуть свет – приподняв бороду и почесав под ней кадык, сказал Абу-Муаз и после небольшой паузы твердо добавил: – А пораньше…
И они расстались.
В монастыре полным ходом шла подготовка в дорогу. Было куплено два коня с повозками. На одной предполагалось вести вещи, на другой могли бы время от времени ехать такие пожилые, особенно, женщины как Евпраксия. Для здоровых мужчин князь Давид Святославич выдал кому старый кинжал, кому нож с длинным лезвием: паломники – люди мирные, набожные, но и сдаваться на милость бродящих бандитов-сельджуков не намерены.
– В случае нападения будем защищаться, – напутствовал их князь. Олексе также был приготовлен кинжал. – Ночуем сегодня и завтра, а потом рано на зорьке, пока не столь жарко, отправляемся в путь…
– Завтра еще схожу в Иерусалим, – сказал Олекса.
– Не опаздывай, – предупредил князь.
– Сразу после обеда вернусь, – пообещал Олекса.
Следующим утром в условленном месте он встретился с Абу-Муазом, который привел его в роскошный зал. Множество ковров, подушек на них, дымились кальяны, в углу помещения, надувая щеки, музыканты играли, как показалось Олексе, очень уж унылые мелодии. Собравшиеся в зале отличались и видом, и одеждой – люди состоятельные или торговцы, или ростовщики, или просто заядлые игроки. Некоторые кивали ему и Абу-Муазу головой, другие немигающе, как удавы на жертву, смотрели на них из-под косматых бровей и высоких тюрбанов. Игра в шахматы в этот день шла совсем не так, как хотел Олекса. Сначала он проиграл две партии, но потом, сосредоточившись, успокоился и стал выигрывать. «Навар», как он размышлял, мог бы быть и посолиднее, но приходилось мириться с тем, что было. В полдень Олекса решительно заявил Абу-Муазу, что нужно идти в монастырь.
– Нужно, так нужно, – с подчеркнутым равнодушием сказал араб, перестав сосать трубку кальяна. – На дорогу хватит?
– Для начала достаточно…
– Ну и слава Аллаху! – Абу-Муаз встал, обнял Олексу за плечи и, выводя его из помещения и понизив голос, заговорщически стал напутствовать: – Многие видели, что в кармане у тебя деньги, будь осторожнее. – И уже совсем прощаясь, вдруг предложил: – Может, для безопасности Ибрахим проводит тебя до выходя из города?
– Зачем? – возразил Олекса. – Я, как мышка, юркну за угол – и меня только видели…
– Для мышки всегда кот найдется, – с серьезным видом погрозил пальцем Абу-Муаз. – Ну ладно, храни тебя Аллах и твой Иса Ибн-Марьям… Не вспоминай лихом!
– Спасибо за все, Абу-Муаз! – помахал на прощанье рукой Олекса и быстро скрылся за домом.
Перебежками, с оглядкой, придерживая ладонью карман, туго набитый динарами, он уже добежал до окраины Иерусалима. А там – шесть поприщ… Всего только шесть!.. Но едва он шагнул от стены последнего каменного жилища с покатой крышей, как получил сильный удар по голове и, потеряв сознание, повалился на землю. Очнулся он не сразу. Открыл глаза – темным-темно. Пахло сыростью и еще чем-то неприятным. Ощупал рукой стену, она была влажная, скользкая. И нечто такое же сколькое, противное, холодное проползло по руке. Откуда-то сверху к его ногам падала бледная струйка света, Там было маленькое окошечко. Олекса вскочил, но даже пальцами руки он не доставал окна. «Подвал, – подумал Олекса, – я в подвале… И здесь только лягушки…» Ему хотелось плакать, но слез не было. Ужас сковал его сердце. Сколько он просидит в этой мерзкой яме? Да и сможет ли он покинуть ее? Более всего пугало Олексу то, что русские паломники уедут без него. Ощупал карман – денег не было. Стало понятно: те, кто ударил его по голове, следили за ним, прежде всего, ради грабежа, ради денег. «Гады-аспиды, – в ярости шептал Олекса, – ну, выгребли динары, а меня оставили бы…»
Сколько он просидел в одиночестве в подвале – трудно сказать. Но погас свет в оконце, спустя много времени появился вновь, потом опять погас и вновь появился… И только тогда взвизгнула металлическая дверь подвала, и в него вошел слабо озаренный араб с луноподобным лицом, высокий и по виду очень сильный. Ехидно ухмыляясь, он поставил перед Олексой маленький табурет, на него глиняную кружку с водой, такую же мисочку с едой из овощей. Достал из-за пояса деревянную ложку, плюнул на нее и вытер о широкую грязную штанину – подал Олексе.
– Аша, – указал араб на миску и, рукой касаясь губ, показал, что надо есть. – Ам-ам, – сказал верзила и поднес к самому носу Олексы увесистый кулак, пахнущий потом и еще неизвестно чем, что отбивало всяческий аппетит, хотя в животе Олексы давно уже играли трубы голода. Пришлось жевать – медленно, нехотя, как жуют сено коровы. Уже после ухода араба Олекса вспомнил, что «аша» означает «ужин». Значит, был вечер, а впереди тяжелая, как пытка, бесконечная ночь. Задремал Олекса, когда наверху в оконце появился синеватый свет. Но спать ему не дали. Сильный стук в дверь заставил Олексу вздрогнуть, он выдернул из-под головы руку, на которой засыпал, и неведомая сила подняла его на ноги. Первой, шумно пыхтя, ехидно улыбаясь, в подвал вошла лунообразная образина, про себя Олекса окрестил его верзилой, а за ней еще двое арабов. Верзила оставил на табуретке еду.
– Фетар, – кивнул он на миску и, грозя кулаком, грозно приказал: – Сакль!..
Олекса уже знал, что «фетар» – завтрак, а «сакль» – есть. И он не стал противиться – умирать, так не с голоду же! Один из трех вошедших, видимо, главный, хотя по виду не скажешь: низкорослый, длинноносый, с усами, повисшими над уголками губ, пузатенький, и вообще какой-то карикатурный, писклявым голоском начал говорить, размахивая правой рукой. И Олекса понял, что если он, алия шантранджи, хочет жить и быть нормальным просто человеком, то пусть соглашается играть в шахматы на них троих, если же будет против, то они его кастрируют, и он уже евнухом, как мужчина никому не нужный, все равно будет играть в шахматы, опять же для них, но как раб. А попытается только глянуть в сторону – убьют, как бешеного пса, он не мусульманин и им недорог. «Вот почему вы держите меня в подвале, – догадался Олекса, и луч надежды блеснул в его сознании.