Веяние тихого ветра [A Voice in the Wind]

Риверс Франсин

Хадасса вошла и встала возле постели, чтобы Децим мог ее видеть.

— Я здесь, мой господин.

— Сядь, посиди со мной, — прохрипел Децим. Хадасса обошла вокруг постели и опустилась на колени. Когда он поднял ослабевшую руку, Хадасса взяла ее в свои ладони. Он вздохнул: — Столько вопросов… И так мало времени…

— Для самого важного времени достаточно, — прошептала она. Она нежно сжала его руку. — Ты хочешь принадлежать Господу, мой господин?

— Я должен креститься…

У Хадассы сильно забилось сердце, но она видела столько смертей

в Иерусалиме, что понимала: для того чтобы приготовить ему воду, времени действительно уже нет. О Боже, прошу Тебя, дай мне Твоей мудрости и прости меня за то, что у меня нет своей. В следующее мгновение Хадасса почувствовала, как се охватило приятное тепло, и она ощутила ту уверенность, которой ей так не хватало.

— Господь был распят между двумя разбойниками. Один злословил Его. А другой исповедался перед Ним в своих грехах и сказал Иисусу: «Помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое», — и Господь ответил ему: «Истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю».

— У меня очень много грехов, Хадасса.

— Но если ты только поверишь и примешь Его благодать, ты будешь с Господом в раю.

Из глаз Децима исчезло тревожное выражение. Он взял дрожащей рукой руку Хадассы и прижал ее к своей груди. Она прижала руку к его сердцу.

— Марк… — Децим тяжело задышал. Марк подошел к постели с другой стороны.

— Я здесь, отец, — Марк взял отца за другую руку.

Децим взял своей слабой рукой руку Марка и положил ее на руку Хадассы. Потом он положил на их руки обе свои и посмотрел на сына.

— Я понял, отец.

Когда Марк сжал в своей руке руку Хадассы, она подняла голову.

Децим медленно, тихо вздохнул. Его лицо, искаженное и изможденное болью, теперь стало спокойным. Он умер.

Марк ослабил пальцы, и Хадасса быстро высвободила свою руку, но когда к постели подошла мать, Марк поднял голову и посмотрел в глаза Хадассе. Ее сердце заколотилось, она прижала руку к груди и отошла от постели.

— Он покинул нас, — сказала Феба. Она осторожно закрыла своему мужу глаза. Наклонившись, она поцеловала его в губы. — Теперь твоим страданиям пришел конец, моя любовь, — прошептала она, и на его умиротворенное лицо закапали ее слезы. Она легла рядом с ним и обняла его. Положив голову ему на грудь, она предалась своему горю.

* * *

— Конечно, тебе столько пришлось пережить, — сказал Прим, наливая Юлии еще вина. — И с их стороны просто жестоко было требовать от тебя, чтобы ты сидела и смотрела, как твой отец умирает.

— Я ушла в альков и ждала там.

Калаба взяла Юлию за руку и нежно поцеловала ее.

— Ты все равно ничего не могла бы сделать, Юлия. Испытав какое–то неприятное чувство от поцелуя Калабы, Юлия отдернула руку и встала.

— Наверное, мое присутствие хоть как–то утешило бы его.

— Но разве твое присутствие изменило бы что–нибудь? — тихо сказала Калаба. — Твой отец, наверное, вообще уже ничего не воспринимал в последние

минуты жизни.

— Не знаю. Меня там не было, — сказала Юлия, стараясь подавить слезы, потому что Калаба расценит их как слабость.

Калаба вздохнула.

— И вот теперь они заставили тебя испытывать угрызения совести. Разве это справедливо? Когда ты поумнеешь, Юлия? Чувство вины — это чувство поражения. И чтобы его преодолеть, тебе нужно воспитывать в себе силу воли. Сосредоточься на том, что тебя радует.

— А меня ничего не радует, — в отчаянии произнесла Юлия.

Калаба разочарованно поджала губы.

— Ты становишься эмоционально уязвимой из–за своей беременности. Жаль, что ты не сделала аборт.

Юлия сжала пальцы в кулаки.

— Я не буду делать никакого аборта. Я тебе уже об этом говорила, Калаба. Зачем ты настаиваешь? — Она враждебно посмотрела на Калабу и, как бы защищая, прикрыла свой живот руками. — Это ребенок Атрета.

Калаба широко раскрыла глаза, в которых читались удивление и насмешка одновременно:

— Но неужели ты все еще надеешься на то, что он вернется?

— Он любит меня. И когда он одумается, он вернется, вот увидишь.

— Юлия, на то, чтобы одуматься, у него было несколько месяцев, а ты ведь до сих пор не получила от него никаких вестей.

Юлия отвернулась.

— Я послала за ним Хадассу. Она убедит Атрета в том, что это его ребенок.

— И ты думаешь, это что–нибудь изменит?

— Не понимаю, как ты можешь доверять этой лживой маленькой иудейке, — вмешался в разговор Прим, с самого начала возненавидевший Хадассу.

— Хадасса не лжет, — оборвала его Юлия. — Она знает, что, после того как я встретила Атрета, у меня не было больше мужчин. И она сможет объяснить ему это. Он вернется и еще прощения у меня будет просить.

— Она наверняка попытается отбить его у тебя, как уже пытается отбить у меня Прометея.

— Да не нужен Хадассе этот твой педераст! — с омерзением сказала Приму Юлия.

— Ты так уверена? А я вот видел, как она сидела в алькове с Прометеем и держала его за руку! Вот и говори мне после этого, что она невинна!

Калаба слегка улыбнулась, ее темные глаза горели злорадством.

— Наверное, ты надоел этому мальчику, Прим, — сказала она, еще больше разжигая в нем ревность. — Ты ведь подобрал его, когда он был совсем еще юным, то есть еще до того, как он успел вкусить все те прелести, которые может предложить ему этот мир.

Прим побледнел.

— Да это просто смешно, — насмешливо сказала Юлия. — Хадасса невинна и останется таковой до самой смерти.

— Если только твой братец не будет иного мнения, — сказал Прим.

Юлия так и вспыхнула.

— Как ты смеешь!..

Ничуть не испугавшись гнева Юлии, Прим откинулся назад, полностью удовлетворенный тем, как его слова подействовали на нее.

— Юлия, дорогая, да открой ты глаза. Ты думаешь, Марк приезжает сюда, чтобы повидаться с тобой? Он приезжает, чтобы видеться с твоей рабыней.