Вейн
Шрифт:
– Здесь не услышат. Скажи… – Она скомкала платок у горла. – Нет, я понимаю, что нельзя, но все-таки… Мой отец – у вас?
– У кого – у нас? – опешил Юрка.
– Да ладно, ясно же, откуда вы с Егором пришли. Я так ждала! Если бы ты знал, как я ждала! Все слушала, что в комендатуре говорят. Они меня совсем не сторожатся, подумаешь, соплячка, пшелесская поломойка. А у меня всегда «отлично» по-иностранному было.
Вот черт, с досадой подумал Юрка. Кажется, она принимает их за партизанских разведчиков.
– Дождалась, – всхлипнула
– Эй… Ну ты чего?! Слышь, прекрати! Его же не завтра собираются вешать. Что-нибудь придумаем.
– Что? – резко повернулась Талка. – Ты уговоришь подполковника сдаться? Город возьмете с боем? Знаешь, сколько их тут!
Стянула платок, высвободив рыжую косу, и прижала к губам. Юрке самому хотелось завыть.
– Хватит! – прикрикнул он. – Егор пока живой.
Талка запрокинула голову, удерживая слезы.
– Его допрашивают. Я вчера пол в кабинете мыла, а там кровь.
– Все равно прекрати, – процедил Юрка. – Может, это не Егора.
– Может. Только в Белом карьере уже тридцать человек расстреляли. За укрывательство раненых, за нарушение комендантского часа. А на площади… Сначала повесили тех, кто не успел уйти, ну, из руководства. А потом… – Губы у Талки дрожали. – Родьку Масселя и директора Хрумчика.
– Масселя?.. Их-то за что?!
– За вооруженное сопротивление новой власти.
Юрка потер обожженный висок.
– Егор думал, вас эвакуировали.
– Должны были. Но мы утром на реку сбежали. Никто же не знал… Все уехали, а Хрумчик остался нас ждать. Мама в городе – в гороно документы жгли. Машина обратно уже не вернулась. Мальчишки раненых нашли, спрятали в школе. Я медикаменты принесла, а Стас кричит: «Зейденцы!» Мы бы не успели – лейтенант один еле живой был, – если б не Родька. Он на чердаке засел, оружие еще раньше насобирали, бои же шли. Хрумчик к мотоциклистам вышел, хотел их остановить, но его прикладом. Родька и начал стрелять. Раненым взяли. Через три дня вместе с Хрумчиком повесили. Так избили, что…
Талка замолчала, накручивая платок на руку.
– А ты? Остальные?
– Ушли на старую пасеку. Я вернулась – за маму боялась. А кто-то донес, что папа… Так его нет у вас?
Юрка неопределенно качнул головой, и Талка на пару мгновений отвернулась, пряча лицо.
– В общем, нас забрали. Сначала в комендатуру, а потом всех, ну, семьи комсостава, поселили в одном доме. Утром и вечером отмечаться ходим. Если один не явится, других расстреляют.
– На Егора тоже донесли?
– Не знаю. Но он чужим именем назвался, я слышала.
– Тогда какого хрена его на виселицу приволокли?
Талка смотрела растерянно.
– Я думала, из-за бирки. Там же фамилия. А еще говорят, у самого дома арестовали. Сопротивление оказал.
– Черт!
Юрка привалился к стене и стукнулся затылком о каменную кладку. Значит, осталось девять дней.
– Ты на площадь не суйся, попадешь в облаву. – Талка встряхнула платок и накинула на голову. – Лучше ко мне приходи, будут новости – расскажу. Перевозчиков, двенадцать. Тут недалеко, пойдем, покажу дом. Заодно и комендатуру, где Егора держат.
Цитадель встретила тишиной, как вздохом перед криком. Игорь тронул запястье – браслет на месте. Дан, когда узнал, куда собирается менестрель, постучал себя по лбу. Вполне адекватная реакция. Но что делать, если еще два-три боя, и путь сюда будет заказан? Навсегда.
Игорь нырнул в подземный ход. Тьма – тоже как преддверие, в ней слышно только собственное дыхание. Впереди тусклой звездочкой показался выход. Пора! Кнопка на тыльной стороне браслета, щелкнув, ушла в гнездо.
Свет становился все ярче, и вскоре менестрель вывалился из потемок в жаркий полдень. Посидел, давая глазам привыкнуть. Пока было тихо.
Оскальзываясь на каменных наплывах, Игорь влез в искореженный оконный проем. Раскинул руки, упираясь в края. Справа виднелась подтаявшая башня. Прямо – просевшие остатки стены, за ней простиралась мертвая гладь. Менестрель сглотнул. Он как-то решился отойти на несколько километров от Цитадели и зарекся повторять опыт. Страшнее той тишины никогда ничего не слышал.
– Бросай! Левка, бросай!
Началось.
– Эль-те! Эль! Хей-е!
Игорь спрыгнул на пол. Звучали голоса – один, два, десятки. Менестрель ловил знакомые слова, выбирая известные языки из множества неизвестных. Обожгло запястье. Амулет не подвел, и теперь каждые десять минут он будет кусать холодом, таким свирепым, что покажется пламенем.
Битвы наслаивались одна на другую, и звон клинка, ударившего в щит, сменялся разрывом артиллерийского снаряда. Топот копыт заглушал лязг гусениц. С гулом взлетал самолет, и дрожала тетива, толкнувшая стрелу. Какофония, но если вслушаться, то прорастала сквозь нее жесткая музыка с рваным ритмом. Менестрель отчаянно пытался запомнить хоть несколько аккордов, но руки уже чувствовали тяжесть «АК-74», и солнце взрезало глаза сквозь опухшие веки. Горячий металл. Запах тухлого мяса. Пустая фляжка. Кожа выдублена потом. Гортанные крики: нет, они не предлагали сдаться, они обещали убить быстро, если бросишь оружие. А потом из-за горного пика вынырнул вертолет. Игорь орал вместе со всеми, надрывая пересохшую глотку…
Пульсировал браслет, и в такт ему менестрель вырывался из прошлого. Музыка звучала явственнее, казалось, еще миг – и «схватит» партитуру от начала до конца, но ее перечеркивало свинцовым хлыстом. Подгибались ноги вороного, степь бросалась в лицо. Травяной сок на губах мешался с кровью. А потом Цитадель превзошла себя: Игорь увидел двоих, лежащих неподвижно. Отшатнулся к стене, уверенный, что сейчас коридор затопит сеча и подковы выбьют искры из оплывшего камня. Но нет: лишь тень его скользила следом. Браслет резанул запястье сухим льдом.