Вейн
Шрифт:
Скорчился, пытаясь задавить подкативший к горлу тошнотворный комок. Жить хотелось до судорог, до вопля, рвавшегося между зубами: «Почему? Почему я?!» Даже в глазах темнело.
Егор осторожно выдохнул. Не думать об этом. Мысленно рисовать, петь, вычерчивать пальцем схему автомата – что угодно, но только не думать о том, сколько осталось дней!
Ругань в коридоре затихла. Егор лежал, уткнувшись лицом в пол, и вспоминал лето.
…В зал кинотеатра «Родина» можно попасть двумя путями: пройти через двери или протиснуться в щель за бюстом. Через двери, конечно, проще, но без
– А я менку нашел, – обрадовался Захар.
– Мотоцикл купи, – буркнул Вэлька, вытряхивая табачные крошки.
Бряцало расстроенное пианино, шаркали сапоги, постукивали туфельки – в фойе танцевали.
– А папка обещал, когда переведут в Ольшевск, телевизор купить. Последнюю модель, – похвастался Стас. – Буду дома кино смотреть. Красота!
Родька повозился в темноте и сказал:
– Фигня. Вот интерес, одному на диване.
Резко ударил звонок. Три раза.
– Эй, – раздался Талкин шепот. – Вы тут? Мы пошли в зал.
Смолкло пианино.
Энергичный голос диктора сказал за стеной: «…хлеборобы. Полтора десятка тракторов…» Грохотало, звенело. Пели бодрые песни, и закончили кинохронику под торжественный марш.
– Айда, – скомандовал Родька.
Ступеньки-предательницы заскрипели, когда согнутые фигуры поскакали наверх. Егор боялся, что зычный голос крикнет из окошечка кассы: «Куда?! А ну стой!» – но все обошлось.
Дальний угол на втором этаже был заставлен старыми афишами. Захар и Родька отодвинули подрамник, посыпались высохшие чешуйки краски. Открылась дыра, ее наполовину загораживал бюст носатого дядьки в парике.
Захар предупредил Егора:
– Тумбу не толкни.
– Помню.
Боком, не дыша, Егор протиснулся в зал. Следом лез и пихался Родька. Свободных мест не осталось, расселись в боковом проходе. Взвилась на экране метель, загудела – и поверх нее вспыхнули буквы: «Полярные летчики».
Вышли из кинотеатра, смешавшись с толпой. Слышно было, как в парке играет духовой оркестр. Оживилась продавщица, дремавшая между двух перевернутых конусов с соками – яблочным и томатным. Прикатила тележка с мороженым, и возле нее выстроилась очередь.
Егор вдохнул теплый воздух, пахнущий клейкими тополиными листьями. Казалось странным, что сейчас – лето и кожу не стягивает от холода, ледяной ветер не вышибает слезы, от которых смерзаются ресницы, и не нужно греть руки в густой собачьей шерсти.
– Да… – сказал Родька. – Вот это люди!
Захар вздохнул. Остальные помолчали, соглашаясь.
До площади шли вместе. Громче становилась музыка, запахло жженым сахаром. Возле горсовета дежурил постовой, перетянутый белыми ремнями. Суетился фотограф, вспышки магния слепили глаза. У парковых ворот стояли парни – в наглаженных рубашках, причесанные на пробор. Украдкой поглядывали на часы.
– …а что, – говорил Родька, – вестибулярный аппарат у меня – будь здоров. И вот, – он согнул руку, демонстрируя мышцы.
– Сила есть – ума не надо, – фыркнула одна из сестер Илиличевских, Егор еще не приноровился их различать. – Ты физику сначала подтяни!
– Ох и вредная же ты, Алка! – возмутился Родька.
– Он думает, физика летчику не нужна, – тихонько добавила вторая близняшка.
– Да подумаешь, физика! Тоже мне, сложности! Захочу, весь учебник наизусть вызубрю.
– Спорим! – подначил Стас.
– Тут не зубрить, тут понимать надо, – назидательно сказала Талка.
Родька сердито засопел.
– Ну, что вы напали на человека, – заступился Захар. – Я бы тоже в летное пошел, но у меня – очки, – он грустно моргнул за толстыми стеклами и мотнул головой в сторону горсовета. – Даже часы не вижу.
– Черт! – спохватился Родька. – Опоздаем! До завтра!
Интернатские убежали.
Близняшки остались на площади, надеясь перехватить автобус. Вэлька свернул в переулок, а Егор и Талка вышли на улицу Ростоцкого, застроенную двухэтажными домами. Фонари тут попадались редко, зато светились окна. Глухо доносилась медь духового оркестра, намного громче орал в палисаднике кот.
– Смотри, – кивнула Талка.
Впереди шли двое. Высоченный военный и женщина в сиреневом платье, едва достававшая ему до плеча. Егор хотел окликнуть, но Талка одернула:
– Тише!
Женщина прижалась щекой к форменному рукаву и засмеялась. Приноравливаясь к широкому шагу спутника, она быстро стучала каблучками.
– Ола Леокадьевна очень красивая, – сказала Талка.
Егор с удивлением смотрел, как мама, дурачась, повисла у отца на плече и тот легко подхватил ее на руки. Донесся голос:
– Вцеслав, ты что! Увидят! Поставь немедленно!
– Пусть завидуют.
Тишина. Кажется, целуются.
– Ну все, поставь!
Отец послушался, и мама быстро оглянулась.
Егор замер в тени акации. Белела в сумерках Талкина блузка.
– Люди кругом, а ты как мальчишка, – негромко укорила мама и потащила отца за руку.
Затих стук каблуков.
– Пошли, – сказала Талка.
На углу Ростоцкого она махнула в сторону частных кварталов:
– Мне прямо, а тебе ближе тут свернуть.
– Я провожу, темно.
– Ну, если хочешь. Только потом не заблудись.
Тускло светились окна за кустами в палисадниках. Между Талкой и Егором свободно мог пройти третий, но почему-то немел локоть, оттопыривался неловко.
– …зимой Родька собирался на флот. Как раз «Юнгу» показывали. По осени – в геологи. «Тайны недр» смотрел?
– Конечно. Хороший фильм.
– Ну вот. А хочешь, угадаю, куда ты поступишь?
Егор пожал плечами.
– В военное. В Ольшевское или куда-нибудь вроде того. Станешь лейтенантом, наденешь погоны. Пойдешь форсить с девушкой по набережной. Важный, в новой фуражке. А она будет расфуфыренная, вот с такими кудрями, – Талка повертела над головой растопыренной пятерней. – Потом тебя отправят в дальний гарнизон, а она с тобой не поедет!