Везучая
Шрифт:
Любую артистку можно при желании превратить в повариху. Нужно просто снабдить ее сковородой с антипригарным покрытием, неизвестным советскому человеку, несколькими кастрюлями, стойкой с ножами разных мастей, полкой с приправами, плитой с четырьмя конфорками, необходимыми аксессуарами для помешивания, взбивания и вылавливания, а также теми ингредиентами, из которых должно состоять задуманное блюдо. Мне предоставили для колдовства всё, что требовалось. Так что у меня хоть и было две двери, но не оставалось иного выхода – только сварить отменный борщ.
Нож
За пять минут до подачи к столу я добавила нарезанной петрушки, немного готовой фасоли из баночки и кусочки помидоров. А когда выключила плиту, отжала в содержимое сок половинки лимона и поперчила.
Представители фирмы собрались не столько на запах, сколько по привычке быть пунктуальными: обед назначили на час тридцать. Мне доставляло удовольствие расставлять изящную посуду и раскладывать приборы, слегка утрируя каждое движение, словно я нахожусь на сцене. А что? – играю официантку и имею право профессионально повиливать бедрами, чтобы не задевать угол стола.
Австрийцы послушно положили себе в тарелку борща по ложке сметаны. В первый день всё и вправду смахивало на детский сад. Такое нововведение, как обед посреди офиса, для молодой фирмы тоже событие. Кто-то уронил ложку, кому-то не удалось дотянуться до соусника со сметаной, не обмокнув рукав в тарелку соседа, а одна молодая особа неуемно хохотала, словно это был не обед, а вечер сатиры и юмора.
Похвалы раздавались на двух языках. А Петер всё это время состоял из одних зубов. И выразительно на меня поглядывал. Если путь к сердцу мужчины лежит через желудок, то этот обед продемонстрировал, что для меня открывался путь в Австрию через желудок Петера. Другое дело, что я туда не хотела. Разве что съездить посмотреть?
В офисе висел плакат-календарь в виде фотографии с австрийской идиллией. Наверное, Бог, когда трудился в тех краях, уже был специалистом по ландшафтному дизайну. Казавшиеся геометрически выверенными зеленые холмики и уютно спрятанные между ними несколько домиков с красными цветами на деревянных балкончиках, белый кубик церквушки. Там, похоже, никто никуда не ходит и ничего не трогает – до такой степени всё чисто и благообразно. Любоваться любуешься, а жизни за этим не видишь. Видимо, потому что понятия о ней не имеешь. Всё это – где-то там, за гранью реальности, хоть ты и держишь в руках настоящую кастрюлю австрийского производства. С нее вон даже вода по-другому стекает.
Если бы австрияки знали, почему я так хорошо готовила! Мы ведь жили, как кроты, но умели видеть прекрасное, изымать его из серой действительности и при случае готовить
«Усталая, но довольная», я пошла прокатиться в прозрачном лифте. Как Дюймовочка в кувшинке, стояла столбиком по центру кабинки и отрывалась в скоростном режиме от действительности. Уплывала от всего серого и вязкого. От глупого и никчемного. От боли и недоумения.
Кто-то вызвал лифт вместе со мной на пятнадцатый этаж. Я решила выйти и дождаться, когда лифт освободится, чтобы спуститься вниз одной, без свидетелей моих взлетов и падений. Приготовилась к выходу, глядя строго под ноги.
– Вот это сюрприз! – вдруг услышала я.
И, подняв глаза, столкнулась лицом к лицу с мужчиной, который тогда в ресторане сунул мне бумажку с телефоном. Он был в том же костюме.
– Здравствуйте, Павел Алексеевич, – вежливо поздоровалась я и сделала шаг из кабинки. Мы совершили по пол-оборота каждый, как в танце, и мужчина остался на площадке вместе со мной. – Завидная у вас память. Даже отчество запомнили!
– Что есть, то есть, – похвасталась я, сама не знаю, почему. – Мне книжка записная не нужна – один раз стоит номер телефона набрать, и он запоминается.
– Это очень хорошо, – задумчиво сказал Павел Алексеевич и прищурил небольшие глаза. – Куда путь держите?
– В центр, на бульварное кольцо.
– Хотите, подвезу?
Не так часто я перемещалась по Москве на частном транспорте, чтобы добровольно от него отказаться.
– Подвезите.
Мы спустились вниз и вышли на улицу. Павел Алексеевич подвел меня, слегка придерживая за локоть, к чистеньким «Жигулям» и усадил на переднее сиденье. Молча улыбаясь чему-то, включил радио сразу, как запустил мотор. На шлагбауме показал пропуск и кивнул отдавшему честь милиционеру.
Сначала ехали молча: он меня просто подвозил, а я ехала, наслаждаясь теплом ухоженной машины. – Осмелюсь спросить: вы здесь работаете? – начал разговор Павел Алексеевич.
– Временно подрабатываю.
– А те, с кем Вы были в прошлый раз в ресторане, – Ваши коллеги? Я не слишком любопытен?
– Нет, не слишком. Это мои друзья. Подруга с ее другом, если точнее. А коллег у меня нет.
– Что это у Вас за работа такая – без коллег?
– Артистка вне театра. Иногда снимаюсь в кино. А здесь готовлю еду и мою посуду. На одной фирме.
Он замолчал. Наверное, подумал, что уязвил мое профессиональное достоинство.
– Любая работа почетна, – изрек он после паузы.
Не совсем свежая сентенция, но я была с ней согласна, поэтому промолчала.
– Вы не москвичка?
– Угадали. А как?
– По говору, едва-едва заметному. И по манере держаться. Хотите, расскажу вам про Вас?
Я растерялась, но виду не подала:
– Ну, попробуйте.
– Приехали в столицу после школы. Поступили не сразу. Хорошо закончили театральный институт. Снимаете комнату. Друзей немного. Живете скромно и мечтаете о большой сцене. – Он улыбнулся по-дружески, без колдовского тумана.