Везучий Борька

Гиневский Александр Михайлович

— Тоже мне, звезда экрана… Вычёркиваем его из списка отряда, — сказал Борька, когда Толька перестал нас замечать.

— Вычёркиваем безжалостно, — поддержал Вадик.

И мы его вычеркнули.

Но вот какая штука получилась. Получилось, что из списка вычеркнуть легко, а совсем позабыть — дело другое. Что-то не очень-то выходит с этим делом.

— Эх, Тольки не хватает, — скажет иной раз кто-нибудь.

— Не Тольки, а четвёртого нам не хватает! Четвёртого человека! — сердито поправит Борька. — Предлагаю взять Витьку из третьей парадной.

— Нашёл кого брать! Твой Витька на пианино с утра до вечера брямкает. Без воскресений. Родители

прямо канатами прикрутили его к этому пианино. Дождёшься твоего Витьки…

— Сравнили Витьку с Толькой! — говорю. — Да Толька, если хотите знать, такой человек, что давно бы в щепки разнёс это пианино, чтобы к нам поскорей выйти!..

Тут уж Борька непременно скажет:

— Вы что?! Забыли, кого мы из списка отряда навечно вычеркнули? Забыли?!

И вот раз, когда, нам очень не хватало четвёртого, мы посмотрели на Толькино окно. А оно раскрыто. И в окне торчит вычеркнутый Толька. Со всеми своими большими ушами. Сидит пригорюнившись. Положил своё киногеройское лицо на руки. Смотрит в нашу сторону. Вернее, осторожно выглядывает из-за колючего кактуса в горшке на подоконнике. А у подъезда никаких «Волг».

— У-у, киношник, — зашипел Борька. — Видеть тебя не могу. Вертолёта ждёшь, да? На машинах уже не ездишь, вертолёты подавай. — И кулаком ему грозит.

Прошлись мы под Толькиным окном как ни в чём не бывало. Будто мы его и знать не знаем. А что? Подумаешь, кинозвезда. Ещё и за кактус спрятался. Больно нам такой нужен.

Раз прошлись, другой, третий.

Остановились зачем-то.

— Эй ты, артист недобитый! — кричу. — Дуй сюда к нам!

Прямо непонятно: с чего это я вдруг закричал такое.

Толька так и подскочил. Чуть горшок с кактусом за окно не полетел.

— Я?! Да я мигом! — орёт.

Тут Борька на меня набросился:

— Забыл?! Кого вычеркнули, забыл?!

Не успел ой меня как следует отругать, как появился Толька. Молниеносно появился. Из окна, что ли, выпрыгнул? Наверно. Потому что в кино и с десятого этажа выпрыгивают, а тут всего третий. Низковато, конечно. Поэтому мы толком и не разглядели, как это у него так ловко вышло.

Подходит к нам. Сияющий такой.

— Айда, ребята, — говорит.

И мы пошли.

И сразу стало всем ясно, куда идти и чем заняться первым делом. Наверно, потому, что теперь снова был с нами наш Толька. Мы как-то даже не сразу вспомнили про его кино. Вспомнил Вадик. Вдруг вспомнил:

— Толька, постой! А про кино чего же молчишь?

Толька нахмурился, махнул рукой:

— А чего рассказывать?

— Как чего?! Он ещё спрашивает!

— Нечего рассказывать…

— Во даёт! Ты что же, зря, что ли, на разноцветных «Волгах» раскатывал?!

Толька вздохнул:

— Выходит, зря…

— За ним, понимаешь, как за важной птицей… На «Волгах»! Не на «Москвичах» каких-нибудь, не на мотоциклах, не на великах…

— При чём тут птица? — буркнул Толька. — У них гараж неподалёку. В нём одни «Волги». Вот и заезжали за мной шофера. По пути.

— Постой-постой. Интересно получается! — Борька даже разозлился. — Ездил, ездил и — зря! Нет, ты нам зубы не заговаривай гаражами. Выкладывай всё по порядку.

— Действительно. Выкладывай давай.

И Толька начал.

— В гости я ехал, — говорит. — К Алексею Петровичу. Это давно уже было. Ну, еду как всегда.

И вот прямо в трамвае уставился на меня какой-то длинный, усатый. Смотрит и смотрит. Вот так вот смотрит. — Толька показал. — Контролёр, думаю. И беру ещё один билет.

— На всякий случай?

— Какой там на всякий случай! Первый билет у меня в руках совсем измялся. От волнения измялся. Беру другой. А он всё равно смотрит. Думаю: второй бы билет не порвать от волнения. Не успел порвать — приехал. Выхожу. И он за мной выходит! Ну, думаю: «Что ж я такое натворил?» Ничего плохого вспомнить не могу. Я бегом. Оглянулся: и он бежит! Догоняет, да ещё и руку тянет. Схватил меня. Шажищи-то у него. Во какие! «Стой! — говорит. — Тебя-то мне и надо!» — «Что вы меня хватаете? — говорю. — Вот мой билет! Я к Алексею Петровичу еду. Если хотите знать, я целых шесть копеек в кассу опустил!» — «Какая касса?! Какие копейки?! Это же всё мелочи! Как тебя звать?» — спрашивает. «Толька», — говорю. А он: «Послушай, Толька, соглашайся, а?..» — «Нет, — говорю, — не соглашусь. Не на того напали». — «Ты хоть бы спросил, на что соглашаться». — «А мне это и не интересно», — говорю. «Не интересно?! Настоящее кино делать — не интересно?! Ну ты и фрукт!..» — тут он даже присвистнул. Вот так и познакомились. Его Аркадием Леонидовичем зовут. Он на «Ленфильме» режиссёром работает. Вот. Ну, а на студию в первый раз я с мамой приехал.

— Это на красной «Волге»? — спросил Вадик.

— Нет. На девяносто четвёртом автобусе. А на красной «Волге» уже потом.

— Не перебивай, Вадька. Ну?.. Дальше что?

— Ну, приехали мы на студию. Посадили меня за стол. А на столе дыня в тарелке. И нож. Аркадий Леонидович говорит: «Как, Толя, справишься один с корнеплодом?» — и кивает на дыньку.

— Справился?

— Ещё бы ему не справиться.

— С бесплатной дынькой…

— Ладно вам! — сказал Борька. — Давай дальше.

— Ну вот. Пока я с дынькой справлялся, меня сфотографировали. Раз десять. Я даже подумал: хорошо с этим кино связываться. Дыней всё же угощают, фотографируют. Кругом народ весёлый. Шутят, смеются. Потом Аркадий Леонидович и говорит: «Ну, сладкий корнеплод смутузить — дело не хитрое. Посмотрим, как ты с ролью справишься. А на сегодня хватит с тебя одной дыни». Ну а потом роль мне дали. Беспризорника. Такой оборванный, грязный мальчишка-воришка. Уже и курить умеет.

— Знаем.

— Вот. А кино называется: «Костры на снегу». Про гражданскую войну. В ту войну таких беспризорников было много. Ну, сначала репетиции, потом съёмки начались. Стали снимать станцию в степи. На станции народу накопилось! Мужики бородатые, бабы, ребятишки. С мешками, с чайниками. Все кричат, стонут. Подходит поезд. Мешочники чуть под колёса не прыгают, уехать хотят. На крыши полезли, в окна. Кричат, ругаются. А из одного вагона выбрался старичок Тополев. Больной такой, в худом пальтишке, с шарфиком на шее. А кругом давка. Его толкают со всех сторон, чуть совсем не затолкали. Он вот так вот выбирался. И всё узелок к себе прижимал.

Толька показал.

— А в узелке у него, ребята, на исписанной бумаге многолетние труды были и, главное, кусочек хлеба. Вот такой вот кусочек. Вернее, сухарик. А ведь этот Тополев знаете кто? Он учёный. Всяких бабочек, жучков, паучков всю жизнь изучал. Тут революция, гражданская война, а он из-за своих бабочек всю дорогу переживал. У него в Петрограде очень ценные коллекции этих бабочек остались.

— В Петрограде?! Так это ведь у нас в Ленинграде!

— Ладно, Вадька, без тебя знаем.