Via Crucis
Шрифт:
Николюня вновь взял в пальцы сигару и начал вращать её быстро и умело. Видно было, что он волнуется, дойдя до важного момента повествования. Денис, понятия не имевший, кто такие Костян с Мишкой, да и впервые видевший самого рассказчика, тем не менее, уже сопереживал происходившему в далёком то ли пятьдесят пятом, то ли пятьдесят шестом году.
– Что, драка была? – Денис прервал затянувшееся молчание рассказчика догадкой.
– Драка? – удивлённо переспросил Николюня. – Нет, драки не было. Драки в девяносто первом были, да в девяносто третьем немного, вот это драки, махались знатно. Хромоногий, Витька его звали, толкнул слегка в грудь Михася. А тот уже в прострацию впал и в долю секунды, так что мы не успели опомниться, нагнулся, вынул ножик из дыни и в живот этому рыжему воткнул. Витька за живот схватился, а на белой рубахе кровь выступила. Никто ничего понять не может! А с нашего пледа вообще не видать было, что происходит, поскольку их товарищ спиной стоял… Ну, как разобрались, крики, визг, народ сбежался!
Николай Иванович, наконец, обрезал кончик сигары и стал её раскуривать, громко пыхтя и отплёвываясь. Маргарита Генриховна сделала условный знак и на столик рядом с хьюмидором горничная поставила широкий стакан с ржано-соломенного цвета жидкостью, наверное, виски.
– Ножик-то хиленький был, перочинный, даже до брюшины не достал, – тут Николюня очень глубоко и сосредоточенно затянулся сигарой. – Мишка нож в воду бросил… Сел на берег, голову обхватил руками и сидит, не шелохнувшись. Я к нему подхожу, толкаю, а он как каменный. Потом поднимает на меня глаза. Да, тут я ещё больше удивился. Никогда у человека такого взгляда не видел. Главное, страха там не было. Больше потрясение и тоска, тоска … И ещё что-то такое, что я назвать не могу.
Он разогнал дым рукой и продолжил:
– Миху не посадили, хотя это уголовка, да и мать Витькина истерила как будто её сыночка на куски порезали. Несовершеннолетний, лёгкие телесные, не лютовали прокуроры почему-то. Отправили его в исправительный интернат для трудных подростков. Через полтора года он вернулся, потом училище закончил. Отец его заболел тяжело, рука перестала работать. Мишка в Лебединское в аптеку помощником фармацевта устроился, за отцом ухаживал. Компания наша распалась, и чем он жил я не знал. А потом отец его умер, в шестьдесят шестом и Мишка уволился из аптеки и уехал куда-то. Пропал. Никто в городе не знал, куда он подался, да чем занимается… Денис, ты спросишь, зачем я всё это рассказываю?
– Спрошу, – смиренно кивнул Теплоструев.
– В семьдесят первом открылась церковь в Лесном Озере, приехал туда с Кавказа один монах, Павел звали.
– Иеросхиромонах Павел Яснов, – уточнил Денис. – Отшельничал в Абхазии, служил в Сухуми, Телави и Тбилиси.
– Ну да, ты знаешь. А через несколько лет…
– В восемьдесят первом? – осторожно спросил историк.
– Да, похоже на то, я как раз пошивочный цех в старом бабкином доме открыл, батники шили, по области возили…
– Фамилия вашего друга Миши часом не Трунов была? – Денис теперь ясно понял смысл рассказанной истории.
– Догадался, молодец! – Николюня поискал глазами, куда деть пепел и стряхнул его в чашку с чаем. Горничная с запозданием зашаркала за пепельницей.
– Та-ак… а крест-то вы видели?
– Несколько раз видел, но давно, ещё в начале девяностых. Тогда мода на религию пошла, и я к Мишке, ну, к Мартирию, ездил на службы молился, чтобы дела шли гладко, и чтобы не грохнули в разборках. Но бизнес утянул меня в столицу, больше мы не виделись. А потом он умер.
– В две тысячи девятом, – подсказал Денис.
– Да. Сердце на Кавказе подорвал, ревматизмом страдал, порок развился.
– А я в детстве несколько раз с матерью был на службе в Лесном Озере, но отец Мартирий не служил тогда. Народ к нему в келью в очереди стоял, помню. Но лично с ним я не познакомился, мал был совсем.
Николюня уже не слушал; он, думая о чём-то грустном и высоком, поднял стакан с двадцатилетним виски и выпил одним глотком.
Уже в парке, провожая гостей, Маргарита Генриховна, оценивающе оглядывая Дениса, добавила:
– Николай Иванович на вас, молодой человек, очень рассчитывает. Понимаете, он вам, хоть открыл некоторые факты, исповедоваться не собирается, так я от себя скажу. Внучке своей он хочет передать управление своим бизнесом, поскольку кроме неё у него никого нет. Мать Варина давно свою долю получила и в Испании живёт, замуж там вышла за тренера по фитнессу… в четвёртый раз. В России не бывает, только по Скайпу общается. Сюда никогда не вернётся, так сама говорит. Встречается с отцом только в Европе – в Мадриде, Сан-Себастьяне, Париже. Но кому передать дело? Бизнес-то у шефа очень серьёзный, а тут такое. Вы понимаете?
– Я понимаю. Только гарантий на чудо никто не даёт! – развёл руками Денис.
– Вы так не вздумайте при Николае Ивановиче сказать! И вообще, это не ваша забота. Крест найдёте, адрес его нахождения сообщите, расчёт получите и наслаждайтесь жизнью. Вообще, шефа лучше не злить… Нет, никаких угроз. Это я просто предупреждаю! А добро он помнит и добром всегда платит с хорошими процентами. Вы же видели горничную? Что, думаете, это просто change of pace, жизненное разнообразие, и нельзя молодую да задастую нанять, а? Но Тётя Наташа в его первом цеху левайсы шила, от ментов натерпелась на полную катушку, но не сдала ни разу! А сторожа, дворецкие? Чучук с Порошиным в подпольной автомастерской – охрана, работали с конца восьмидесятых, а в девяностые все разборки прошли. Раненые да резаные все! А Николай Иванович им платит достойно и детям помогает. А Мария Трофимовна, к примеру, буфетчица. Так ей и вовсе семьдесят лет в обед. Так Кобецкий у неё два сарая для розлива «Амаретто» снимал. Тётя Маша – глыба, а не человек, секретность полная, милиция с руки ела! Всю жизнь со спиртом, а водки или самогона ни разу в жизни не пробовала, но сладкое вино для снижения давления наперсточками пьёт. Так ей шеф самый дорогой патриарший кагор с Афона возит.
– И вы из тех? – бестактно поинтересовался Денис.
– Я, мой юный друг Stanford Law School закончила, так что, keep the warning under your belt3!
– А-а-а, – удивлённо протянул историк.
– Хе-хе, Маргариту Генриховну даже я побаиваюсь, всё-таки чёрный пояс по тхеквандо и значок мастера спорта по стендовой стрельбе, – засмеялся Борис. – К тому же прямой потомок Тотлебенов, типа, голубая кровь.
– Надеюсь, мы друг друга поняли, – выпускница Стэнфорда вновь заострила носик и растянула губы, всем своим видом показывая, что разговор окончен, и пора заняться делом.
– Всё он понял! – ответил за Теплоструева Борис.
– А ты проследи, – сверкнула очками в опустившихся на усадьбу сумерках адвокатесса. Автомобиль у ворот с престарелым водителем в несвежей белой рубашке и дешёвом полиэстеровом пиджаке уже ждал, чтобы отвезти Дениса домой. Борис сел рядом на заднее сиденье.
– А не заехать ли нам к монахине Надежде, она единственная живёт в Лесном Озере, – предложил Денис.
– Смысла нет никакого, – отверг идею Борис. – Поверь старому разведчику. Три дня подряд к ней ездил. Фотографию сразу отдала. Про Павла рассказала, про завещание его. Что дальше? Ничего! “Матушка Вера – то, матушка Вера сё. А я знать не знаю, никому она воли своей не открыла”. Вот и весь сказ. Я и так, и эдак. Даже деньги сулил. Николюня… Николай Иванович передал ей круглую сумму. Не берёт! В храм, говорит, отнеси, мне не нужно. Даже про тех, кто на фото, ничего не выяснил. Один – Мартирий, вот про него она охотно говорит, но он умер давно. Этот сверху – отец Вассиан из Смысловки. Справа – Паравикин, профессор и реставратор, иконы собирает. Всё! Ну, Паравикина Маргарита пробила, адресок есть. А тот, что слева, спрашиваю, кто? Так она глухой прикидывается, охает, носом шмыгает, за спину держится.