Via Crucis
Шрифт:
– Существует единственный достоверный словесный портрет епископа Тимофея. Оставлен он епископом Авелем. Кратко, но точно: “Святитель ростом был не высок, скорее, низок, сероглаз, бородою не широк. Волосов на главе малых, а бровей широких, седых. Глаза большие, веки подпухлые, щёки весьма впалые, нос прямой средний. На лицо щедровит…”
– Это что “щедровитый”? Добрый и гостеприимный? – поинтересовался Кара-Борис.
– Нет, рябой. Так… “Голос тенористый, тихий, говор московский”
– Это какой такой?
– Акающий. Таварищ, прахади, сталбом не стой, – изобразил Денис, но говор у него получился не московский, а кавказский. – “Пальцы рук узловатые, длани узкие, но крепкие, слегка сутулился, ногами страдал временами”. Вот и всё. Этот уникальный документ сопровождался описанием одной интересной истории, в которой фигурирует Тимофеев крест. Прочту целиком на остановке.
Очередное придорожное кафе держали представители какой-то малоизвестной национальности, проживавшей некогда на границе Ирана, Армении и Турции, теперь осевшей вдоль Московской трассы. Судя по шашлыку, весело шкворчавшему на углях,
Пока Борис, откинувшись на хлипком тонконогом стуле, дремал после еды, смежив глаза, Денис продолжил рассказ.
– Теперь немного о епископе Авеле. Мой предок, Виктор Ильич Теплоструев сохранил обширный архив, касающийся аптеки, которую содержал его дед, Лев Данилович, кстати, хорошо знавший епископа Тимофея, поскольку Теплоструевы испокон веку проживали в Зарецке. Часть бумаг дошло и до нашего времени, они хранились на чердаке старого Зарецкого дома у моего прадеда. Когда семья переселялась после революции, большая часть архива была утрачена, но что-то сохранилось. Матушка, не вникая, хотела их сжечь, но я всё забрал четыре года назад и начал разбираться: что там может быть интересного.
– Нашёл что-нибудь?
– Бумаги в основном аптекарские, рецепты, прописи, медицинские журналы старинные. Вырезки из газет, в том числе на немецком языке, разрозненные листы «Pharmaсopoea castrensis», некотрые другие книги на латинском и немецком. Но во всём этом ворохе провизорских бумаг нашлась небольшая папка, в которой были документы личного характера: дюжина черновиков писем Льва Даниловича, поздравления, варианты завещания. А ещё там были два интереснейших документа, напрямую касающиеся нашего вопроса. Вот тут-то и появляется преосвященный Авель, который с 1822 по 1831 годы был епископом Зарецким. Он ушёл на покой в Зарецкий монастырь, после чего и кафедра была упразднена. В папке были несколько листков воспоминаний Авеля о его знакомстве с епископом Тимофеем и истории, случившейся через много лет после этого. И связана эта история, оказалось с тем самым Тимофеевым крестом.
– Очень любопытно! – Непритворно заинтересовался Борис.
– Реальная история покруче детектива бывает. Вот слушай, что я нашёл в этих воспоминаниях.” В 1783 году, в августе, я, то есть Андрей Васенин, сын надзирателя Зарецкого духовного училища коллежского асессора Степана Артамоновича Васенина, сотоварищи отмечал своё 16-летие на берегу Лесного Озера. Несмотря на строгость порядков в стенах епархиальной школы нравы многих учеников были дикими. Не отличался и я примерным поведением. В тот день мы курили турецкий табак, который стянули у Училищного сторожа солдата-инвалида Вахрушина, пили хлебное вино, которое выменяли на рыбу. А рыбу ту украли у мужика с воза, когда он по нужде отлучился. Но все бы ничего, если бы не потянуло нас на дальнейшие подвиги и не полезли мы в барский сад за грушами. Знатные были груши! Там нас и поймали садовые кустоды с собаками. Грозило нам по всем правилам отчисление. Родитель же мой, сам пребывавший по смерти матушки в вечном запойном состоянии, протрезвев моментально, пошёл на приём к епископу Тимофею, жившему на покое в монастыре, и, упав в ноги святителю, просил смилостивиться над шалунами и заступиться перед директором. Владыка взял с отца обет, что если сына оставят в школе, то сам Степан Артамонович немедленно бросит пить. И велел молиться святым угодникам. Также пригласил и нас, мальчишек, на беседу. Когда мы зашли к нему в келью, нас буквально объял священный трепет. Старец хоть и был слаб и сух, но глаза его горели светом ярким, в них читался и ум, и любовь и сила духовная. Посмотрел он на нас строго и говорит: «Как можно так родителей своих позорить? Спросит Господь, почитали вы отца и мать, что скажете?» Мы молчим, как в рот воды набрали. Да и что тут скажешь? И ещё: «Кто из вас хочет жизнь в канаве закончить, да фамилию замазать? Кто хочет смерть от лихого человека принять? Выходи!» Мы стоим как вкопанные. Так он попугал нас до полуобморока, а потом остановился внезапно, усадил за стол и чаем стал поить. И улыбается, а чай вкусный такой, да с баранками. А от этого ещё хуже на душе; стыдно сильно. Старец о своей учёбе в семинарии стал рассказывать, что и он с друзьями в молодые годы погулять любил, повеселиться, да вот меру знать надо. Те, кто остановился вовремя, полезными людьми стали. Богу и Отечеству служат, да спасения взыскуют. Кто не смог удержаться, все плохо кончили… Напоследок каждого поманил по очереди, благословил крестом серебряным и на ухо пошептал. Не знаю, что он моим товарищам говорил, а мне сказал странные слова: «Будешь ты Андрейка архиереем! А я тебя об одном простом, но важном деле попрошу. Так, ничего особенного, да и будет оно целиком в твоей власти. Обещай мою просьбочку исполнить». Я сразу согласился. «Обещаю!», – говорю. И потом наивно так спрашиваю: «А что за просьбочка»?
А он улыбается и говорит, мол, не время ещё, жди, все будет в час урочный, но не забудь об уговоре, клятву не рушь.
Всех троих нас в школе по ходатайству епископа Тимофея оставили. Мы так испугались, что учиться лучше всех стали. Я так и вовсе компании бросил. Вина с тех самых пор в рот не брал, даже по праздникам,
А святой старец почил в 1786 году, и никаких просьб, писем или завещаний мне от него не передавали. Я же рукоположен был в иеромонахи, а в 1819 году восприял святительское достоинство. И уже когда я стал архиереем, то и гадать перестал, как же владыка Тимофей меня попросит об услуге, когда он умер давно. Казалось, что загадке этой не суждено разрешиться уже никогда. В 1822 году я переведён был на вдовствующую кафедру в свой родной Зарецк. Начал я знакомиться с хозяйством уже как епархиальный епископ, и нашёл положение епархии весьма в плачевном положении. Предшественник мой, епископ Лазарь, всё своё правление соответствовал своему имени, пребывая безвылазно в своих покоях и покидая их только для редких богослужений, что весьма повлияло на хозяйственную сторону вверенной ему вотчины духовной. Во всей епархии на день начала моего служения было 37 приходских храмов, из них только три каменных, все находились в упадке. Одна – большая, ещё елизаветинских времён, церковь в Лебединском, построенная тамошними помещиками. Другая – церковь Покрова Богородицы в Лесном Озере, которую заложил на собственные средства епископ Тимофей, а достраивали уже другие. Покровская церковь была на два престола, но из-за незаконченных работ, действовал только малый предел, в честь апостола Тимофея Едесского, небесного покровителя нашего Зарецкого епископа-затворника. Главный придел освящён не был, но работы шли быстро, недостатка в деньгах не было. Третья каменная церковь – летний собор Предтечинского Зарецкого монастыря, маленькая, неказистая, построенная с большими дефектами фундамента и сводов, из-за чего невозможно было устроить печное отопление в храме. Из-за перепада температур стена могла дать трещину и не выдержать тяжести массивных перекрытий и громоздкого купола. Это же хлипкое строение исполняло роль епископской кафедры наряду с тёплой деревянной Всесвятский церковью. Уже давно назрела необходимость строительства каменного кафедрального собора. Тем не менее, самым богатым приходом, привлекавшим множество паломников и жертвователей, был именно Лесноозерский скитский храм Покрова Богородицы. Это место, связанное с памятью почитаемого в округе епископа Тимофея, привлекало толпы людей. Лесное Озеро находится в живописном месте и числится скитом Предтечинской обители. В деревянной ограде размером 57 на 32 сажени находится упомянутый недостроенный храм и старая, но крепкая деревянная часовня времён епископа Тимофея. Также в ограде келья святителя, в подклете которой проживал его ученик монах Мельхиседек, с архиерейскими покоями, а также братские кельи на шесть человек. Тут же были и конюшня с овином, так же все необходимые хозяйственные постройки. Сразу за оградой у главных ворот скита, образуя улицу, построены четыре длинных одноэтажных флигеля для приёма паломников и трапезная с кухней для них. Бревенчатый барак для трудников располагался у хозяйственных ворот, ведущих к реке и лодочным мосткам на берегу.
В скитском храме для поклонения была выставлен саккос епископа, выделанный из цельного куска драгоценного алтобаса, расшитый китайским орнаментом с драконами. В часовне находится чудотворный серебряный крест старинной работы, именуемый в народе “Тимофеев крест”. Именно эта святыня привлекает толпы паломников. По молитве у креста совершаются многие чудеса, которые после тщательного рассмотрения и проверки заносятся монахом Мелхиседеком в специальную книгу. На день моего приезда в епархию таковых чудес было отмечено тридцать пять. Зарецкое общество ревнителей старины, недовольное тем, что Мелхиседек не записывает в свою книгу все известные чудеса от креста, а многие даже изобличает как недостоверные, вело собственный учёт случаев благодатной помощи от святыни. В их архивах упоминается более чем о трёхстах подобных актов. Но все они записаны со слов паломников и проверке не подвергались. Некоторые из этих записей повествуют о фактах совсем уж немыслимых, наподобие отращивания отрезанного молотилкой пальца у государственного крестьянина Шамина Ивана, 47 лет. Молился этот Шамин Иван всю ночь в часовне у чудотворного креста, обрубок пальца тряпицей был замотан. Под утро уснул. А проснулся, глядит, а под тряпицей палец целый, как ни в чём не бывало. За ночь, значит, вырос.
Есть в ограде и святой источник. Мельхиседек подтвердил, что когда епископ поселился в Лесном Озере, они вдвоём с иеромонахом Филофеем расчистили родник на берегу Летки и брали оттуда воду для кухни. Теперь источник называется Тимофеевским, а вода в нём почитается целебной.
Видя нужду в строительстве каменного собора, решился я в 1824 году перенести главные святыни нашей епархии (саккос и крест Тимофея) в Зарецк, поместив облачение в старый деревянный собор, а крест – в Зарецкий монастырь. Сборы от паломников позволили бы начать строительство новых храмов и гостиниц к ним. Такой план мне казался единственно верным, и я приступил к его осуществлению.
Посетив инока Мельхиседека, я подробно изложил ему свой план, на что он ничего не возразил, но и одобрения не высказал. Заметил только, что такое дело требует благословения самого Тимофея. Я возразил, что почитание святителя в народе велико и перемещение его вещей, привлекающих народ для поклонения, пойдёт на пользу бедной епархии. Тогда Мельхиседек принёс небольшой дощанец, запечатанный личной епископской печатью Тимофея и сказал: “Вот о том мне владыка и сказывал. Как будут крест забирать, говорил, неси это письмо архиерею”. Я с большим недоверием отнёсся к словам монаха, но сломал печать и достал из ящика плотный голубоватый лист бумаги. На нём бледно-фиолетовыми чернилами было начертано: