Via Crucis
Шрифт:
– Да мы насчёт Тимофеева креста, – смутился Денис.
– А, вот оно что! – всплеснул руками игумен. – А я, грешным делом… Мать Мартирия, чаю нам, чаю! Скажите, молодой человек…
– Денис, – представился Теплоструев.
– Да, Денис, скажите, что бывает после чаю?
– Что? – Денис никак не поспевал за стремительной сменой тем и терялся. – Сладкий сон?
– Ах-ахах! Подловил! – Заливисто рассмеялся отец Вассиан, обнажая ровные крупные зубы. – После чаю – всегда – воскресение мёртвых!
– А, ну-ну, конечно, – Денис знал эту старинную семинарскую шуточку, но не ожидал её услышать при таких обстоятельствах. Борис, не знавший Символа Веры, пожал в недоумении плечами.
Вошла Мартирия с метровой ширины подносом, уставленным разномастной посудой. При её появлении, Борис вздрогнул, побагровел и заиграл желвакам. Покуда она управлялась с угощением, он не спускал с неё глаз. Денис этого не заметил, поскольку уже вёл беседу с игуменом.
– Мы, батюшка, знаем про фотографию и круг избранных хранителей Тимофеева креста, определённых отцом Павлом. Но куда делся сам крест после смерти монахини Веры, понять не можем.
Отец Вассиан проверил, на месте ли борода и заговорил в своей распевной, убаюкивающей манере, при этом, почти не скрывая досады:
– Никто этого из наших не знает. Никто. Хотя, очевидно для всех, крест должен был перейти ко мне вместе со всеми вещами отца Мартирия. Я, конечно, человек простой, смиренный, сплю на рогожке, радива не слухаю, но по милости Божией, девять лет келейничал у великого молитвенника, старца и чудотворца отца Мартирия. Никто так не был близок к нему, как я, никто. И что мать Вера? Захватила власть после смерти батюшки. Изгнала меня из Лесного Озера, клеветы и напраслины возвела на меня. Обуяла соль святого места, обезумела! Пусто стало, бесприютно. А крест к ней перешёл по недоразумению, сущему недоразумению. Стоило мне отлучиться на короткое время, как она, словно коршун с неба, налетела на бедного старца, бывшего в глубокой болезни, почти что при смерти, и правдами-неправдами крест к рукам своим прибрала. А теперь, вот, умерла, царство ей небесное, Господь ей судья, а куда крест дела? Куда святыня запропастилась?
– Но хоть какие-то зацепки есть? – уточнил Борис.
– Искушение! Меня мать Надежда на порог не пускает… Хорошая она, добрая, но разум как у птички-невелички. Всё твердит, что матушка Вера запретила со мной про крест разговаривать. Я Витьку, послушника, три раза посылал и в Москву, и в Лесное Озеро, всё без результата. Паравикин, он человек со связями, ищет крест, знаю. Говорит, мол, найду святыню святителя Тимофея, схиму приму. С него станется! Если крест найдёте, любые деньги просите, я заплачу. Любые! Дело не в деньгах. Крест должен перейти ко мне, как преемнику и духовному наследнику батюшки Мартирия! Вот у меня каталог всех вещей, доставшихся мне от старцев. Двести семьдесят три книги, вы их видели в библиотеке, сорок одна икона, пять подрясников, но они мне великоваты, фелони, епитрахили, параманы, клобуки, служебники, требники, дарохранительниц две, покровы бархатные и парчёвые, солонка серебряная, портсигар старинный… Ну, и так далее. А вот запись: “Крест серебряный фигурного литья, шестиконечный с четырьмя изумрудами, именуемый Тимофеев крест, гурт оформлен по рукоятке с двух сторон клеймением с надписями на латинском языке (левая сторона) и русском (правая сторона)”. Вот этого нет. Прочерк.
В сенях загремели вёдрами, видимо Виктор и Павла собирались на дойку. Борис продолжал сверлить глазами Мартирию, почти не притронувшись к чаю. Денис, как всегда, отдал должное и чаю, и белому деревенскому хлебу с мягким домашним сыром, и ароматному малиновому варенью, и густейшей коричнево-золотистой баклажанной икре, выложенной в большую алюминиевую миску.
Потом Борис достал групповую фотографию и положил перед игуменом.
– Батюшка, не подскажите, кто это? – спросил Денис, показывая кривой чайной ложкой в неопознанного пока семинариста.
Игумен, сощурив глаза, полюбовался на себя в молодости, а потом, переведя взгляд на человека в подряснике уверенно сказал:
– Это отец Варавва. Он настоятель в Замшело-Чащинском монастыре, под Москвой. Вот у него, вполне вероятно, крест может и быть, доходил такой слушок от верных людей!
Денис записал в телефон информацию и стал благодарить хозяина.
– А на прощание… Вот, возьмите! – Вассиан плавным движением взял с подоконника переплетённую вручную небольшую книгу и передал Денису. – Воспоминания об игумене Мартирии. Подлинные факты, всё что я видел своими глазами. Одна лишь правда. Книга почти готова к изданию, а пока что сами печатаем, переплетаем, да среди своих распространяем. А как соберём посмертные чудеса старца, так и в издательство пристроим. Добрые люди уже готовы оплатить. И ещё вот это…
Из большого бумажного пакета игумен достал две серых футболки и развернул одну из них. На ткани была изображена птичья голова с радостно раскрытым широким клювом. Тончайшие пёрышки на голове торчали во все стороны, придавая птице вид лихой и обаятельный. Надпись под ней гласила: “Смысловская страусиная ферма.”
– Ну как? – заговорщически произнёс игумен.
– Замечательно! – опешил Денис.
– Приезжайте через три месяца, со страусами своими познакомлю!
– Непременно!
– А если кто желание будет иметь, дабы Царство небесное заработать, жду к себе на послушание, мне трудники нужны. Петушки редких пород – они как дети, за ними уход нужен постоянный.
– Мы учтём! – поспешили откланяться гости.
– Царство небесное силой берётся, – глубокомысленно изрёк Вассиан и проверил наличие бороды. Она была, как всегда, на месте и, как всегда, пахла скумбрией.
Уже в автомобиле, не заводя двигателя, Борис, смотря прямо перед собой, вдруг спросил Дениса:
– А попов… бить можно? В случае крайней нужды.
– Бить никого не позволительно, даже самого глупого священника, – пожал плечами Денис. – Да только бывают случаи, что сам бы приложил, не скрою. Как в старые времена считалось? Если всем миром долгополого проучить решали, то главное при этом, чтобы скуфейку с его головы снять. В скуфейке никак колотить нельзя.
– А за что ж их побивали?
– Один казну приходскую пропьёт, что всем миром на храм собиралась, другой – таким учениям учить станет, что молокане с хлыстами отдыхают, а иной себя вторым после Бога возомнит, почтения требует и полного послушания, а сам дурак да пустомеля, ну а кто и на чужую жену позарится. Уж лучше такому отцу кулаками по бокам пройтись, чем он сам погибнет, да людей соблазнит, считали на Руси. Но по лицу не били, а то поп этот на службе с фингалом не благолепно выглядеть будет.
– Шапку, значит, снять? – повторил Борис и вместо того, чтобы тронуться в путь, решительно вышел из машины и исчез во дворе Вассиана, бросив на ходу: “Здесь посиди!”. Через несколько минут из дома донёсся грохот пустого ведра и разговор на повышенных тонах. Слов было не разобрать, но гневный басистый голос что-то громко возглашал, а другой, высокий, немного обиженный и растерянный пытался ему возражать. Потом всё стихло, и из приоткрытой калитки выглянул толстый рыжий кот, огляделся и лениво последовал дальше. Он пристроился на солнышке и через полуприкрытые веки наблюдал за стайкой молодых воробьёв, резвящихся в ветвях рябины.