Виа Долороза
Шрифт:
– В принципе, в Штатах аристократическое прошлое мало что значит… Здесь ценятся человеческие качества, а не титулы, доставшиеся в наследство. Мы не такие снобы, как англичане… Согласны?
Наташа слегка покачала головой.
– Не совсем… Америка – это страна прежде всего для американцев. И если ты приехал сюда, скажем, из России или из Мексики, то тебе заново надо доказывать, что ты чего-то стоишь…
Стивен удивился про себя той раскованности, с которой с ним разговаривала девушка в присутствии своего шефа. "Странно! – подумал он. – Она ведь не может не понимать, что, если ему или Бирштейну не понравятся её откровения,
– То есть вы хотите сказать, что у нас двойной стандарт? Нет… Не согласен… Мы просто не раздаем авансов… Если ты что-то представлял собой у себя на родине, то должен доказать это и здесь… Наши стандарты просто несколько выше, чем в других странах… Но вы знаете, мне первый раз приходится разговаривать с девушкой о политике… И от этого я чувствую себя несколько не в своей тарелке…
Последнюю фразу Стивен произнес нарочито извиняющимся тоном.
– Пусть вас это не смущает… Здесь все говорят о политике… – ответила Наташа и Стивен почувствовал, что та независимость, с которой она держится вызывает у него симпатию. "Похоже, действительно, не дура", – решил он.
– А все-таки, разговаривать с симпатичными девушками о политике это не совсем хорошо, – с каким-то необъяснимым самому себе упорством произнес он. (Бирштейн при этом быстро взглянул на него и усмехнулся.) – Наверное, было бы правильнее и интереснее говорить о музыке, искусстве или о чем-нибудь ещё… Кстати… В этот выходной мой приятель устраивает вечеринку – он фотожурналист в "Вашингтон пост"… Там будет проходить выставка его работ – соберется интересная компания: журналисты, репортеры, кое-кто из богемы… Вам может понравиться… А возможно и пригодится для работы… Я, думаю, я смогу достать для вас приглашение… Если у Вас, конечно, нет других планов…
И Стивен выжидательно посмотрел на Наташу.
– Идет! – просто ответила Наташа.. Она вырвала листок из блокнота, написала свой телефон и протянула ему листок. – Позвоните мне накануне и мы обо всем договоримся… О'кей?
Стивен вспомнил эту их первую встречу и улыбнулся, а затем взглянул на жену, вытянувшуюся на их широкой супружеской постели, снова удивляясь ее удивительно совершенным линиям тела, мимоходом отмечая про себя, что даже после семи лет совместной жизни, его не перестают волновать ее изящно изогнутый в форме мандолины стан, небольшие холмики грудей с нераскрывшимися розовыми бутончиками сосков, и нежные полные губы…
– Слушай, я всегда забывал тебя спросить, – сказал он, осторожно касаясь ее ладони. – Тогда, в первый раз, когда мы встретились с тобой на радиостанции, ты совсем не боялась? У тебя ведь не было ни капли смущения на лице…
Наташа тихонько засмеялась в ответ.
– Жутко боялась… А во время передачи… Я боялась покраснеть под твоим взглядом.. А ещё, что это заметят остальные… Ведь когда ты только вошел, ты мне сразу понравился, но потом, когда ты меня стал рассматривать, как рыбку в аквариуме, я просто разозлилась…. Пришел тут какой-то, понимаешь, и все должны прыгать перед ним на задних
У Стивена от такого заявления удивленно подпрыгнули вверх брови.
– Да-а? – растерянно протянул он и в глазах у него сначала появилось изумление, а затем насмешка. Повернувшись на бок, он облокотился на согнутую в локте руку, а затем уже ровным голосом сказал. – И чего, оказывается, только не узнаешь через семь лет… Ладно… Расскажи-ка, как у вас там дела на радио?
Но Наташа в ответ грустно вздохнула.
– Так себе… Раньше, когда мы для Союза были почти единственным источником, откуда они могли что-то узнавать, было интереснее… А теперь у них гласность – теперь они совершенно свободно печатают то, за что раньше их сажали.. Мы еще сами ничего не знаем, а у них это уже во всех газетах, и по радио, и по телевидению. Сегодня мы проигрываем и в оперативности, и в информативности… Так, что нам вообще могут срезать финансирование…
– Не переживай… Сегодня есть эта гласность, завтра может и не быть… Никто вас ничего не урежет…
– Я не переживаю… – откликнулась Наташа. – В случае чего, перейду в музыкальную редакцию… Кстати, я тебе тут не показывала ещё… Хочешь послушать одну интересную вещицу?
И не дожидаясь ответа мужа, она легко спрыгнула с широкой, смятой кровати, накинула халат и подошла к магнитофону. Порывшись и достав из ящика серванта аудиокассету, она вставила ее магнитофон и нажала кнопку воспроизведения. Тихий шелест пленки из квадратных динамиков, сменился звуком тревожного колокольного перезвона.
Медленный темп музыки и тихий без напряжения мужской голос, как нельзя кстати подходили к расслабленному состоянию Стива. Он снова откинулся на подушку и продолжал лежать, умиротворенно слушая музыку. Правда, было еще что-то, что заставляло вслушиваться в песню: какая-то режущая проникновенность текста и боль в голосе певца, который пел по-русски про Россию, обманутую и забытую.
– Кто это? – наконец спросил он.
– Это Таликов… В России он ещё почти неизвестен, только несколько лирических песен… Но у него есть кое-что и посерьезней… Вот, послушай!
Наташа перемотала кассету и все тот же голос, но теперь уже сильный и требовательный запел о страшной перемалывающей системе, и о всеобщем рабском унижении… Голос изобличал, протестовал, звучал то вызовом, то насмешкой.
– Ну, как? Пожалуй, получше, чем Высоцкий будет! Настоящая бомба под Михайлова! – сказала Наташа, а затем выключила магнитофон, подошла к кровати и сказала насмешливо. – Ладно, лежебока… Вставай, а то весь выходной так проваляемся… Мы же вроде с тобой сегодня в кино собирались…
А у Сосновских тем временем шла вторая неделя пребывания в Израиле. Последняя их неделя нахождения на Земле обетованной, последняя, потому что ничего не происходило – несмотря на то, что Борис Моисеевич оставил заявку на поиск работы в службе занятости, предложений пока не поступало… По большому счету, вряд ли их можно было ждать столь быстро, да и не столь это уже было важно, раз уж они решили возвращаться в Союз, но события неожиданно закрутились сразу же после того, как Сосновские подали заявление на второе гражданство. Через день после этого в бывшей квартире Шабсонов раздался странный телефонный звонок. К телефону подошёл Борис Моисеевич, по привычке рассчитывая услышать голос кого-нибудь из Шабсонов.