Вице-президент Бэрр
Шрифт:
Я был самым упрямым из всех политических руководителей новой республики. Вашингтон, Адамс и Джефферсон всю жизнь прослужили в конгрессах и ассамблеях или имели с ними дела в роли губернаторов и генералов. Подвизаясь на поприще политики, Гамильтон с самого начала возмечтал превратить Соединенные Штаты в некий аристократический пруд, на глади которого он станет плавать и сверкать. Меня же больше занимали моя жена и дочь, ну и еще юриспруденция, дававшая мне возможность их содержать.
Но спустя шесть месяцев после того, как я обосновался
По истечении первого срока полномочий я так истосковался по семье, что не выставил своей кандидатуры для переизбрания. В 1788 году меня снова выдвинули кандидатом в ассамблею от антифедералистов и, к моему большому облегчению, забаллотировали. Я оставался довольно безразличным к делам общественным и почти не принимал участия в выработке конституции.
Моя политическая карьера началась в 1789 году, по всем правилам, когда мою кандидатуру выдвинули на пост губернатора. По дружбе я поддержал кандидата федералистов, старого приятеля судью Ейтса. Я предупредил Клинтона, что многим обязан судье и, хоть всегда прежде я голосовал за Клинтона, на сей раз мне придется голосовать против.
— Понимаю, понимаю. — Губернатор улыбнулся ясной улыбкой, которая обычно предвещала политическую расправу. Но со мной незачем было расправляться, ибо я не претендовал ни на какой политический пост. На сей раз я встал над схваткой: если жаждешь лавров победителя, лучше места не придумаешь.
Клинтона переизбрали ничтожным большинством голосов. Чтобы залучить меня в свой клан, он предложил мне пост прокурора штата — эта должность была мне не нужна. На меня надавили. Трауп сказал: «Вы будете опорой своим коллегам в штате. Вы об этом не пожалеете». Иными словами, не забывай своих федералистских коллег-юристов.
Как выяснилось, я никому не принес пользы на этом посту, где мне в основном приходилось глядеть в оба, как бы меня не вовлекли в земельные спекуляции, которыми занимались люди Клинтона. Не углубляясь в скучные детали, скажу только, что администрация штата в то время была так же поражена коррупцией, как и сейчас. В этом явно повинен гнилостный воздух Олбани.
А мой друг Гамильтон уходил ввысь, как ракета. Республика, конгресс, президент и премьер-министр де-факто воплотились в особе Гамильтона. В Нью-Йорке он превзошел себя, заставив штат ратифицировать конституцию и приведя в ярость губернатора Клинтона. Затем Гамильтон назначил первыми двумя сенаторами — тестя, генерала Скайлера, и старого друга из Массачусетса Руфуса Кинга, чем обозлил своих союзников Ливингстонов, лишив их исконного,по их мнению, места в сенате. Гнев Ливингстонов потом обернулся пагубой для Гамильтона
В первые месяцы правления Вашингтона я много разъезжал по штату Нью-Йорк и иногда останавливался в Клермонте — поместье Ливингстонов на Гудзоне, — где проводила дни великая, вышедшая из милости семья, мрачно мечтая о мести моему другу Гамильтону, ловко лишившему ее высокого положения в республике.
Там-то, в гостиной Клермонта, меня и посвятили в самые дерзкие планы Ливингстонов. Мои отношения с канцлером Ливингстоном всегда были добрые, но не близкие. Во-первых, он был совершенно глух. Во-вторых, смотрел на мир сверху вниз, но ведь он и был наверху, а мир — внизу.
По просьбе канцлера мы — двенадцать человек — встретились в один из тех серебристых октябрьских дней, когда листва в Клермонте пылает желто-красным пламенем и пугливые олени, бросая фиолетовые тени на лужайку, следят, как мы следим за ними.
Канцлер, к счастью, сразу перешел к делу.
— Срок полномочий сенатора Скайлера истекает четвертого марта. Не вижу никаких причин, полковник Бэрр, почему бы вам не занять его место.
Настоящий политик, как и настоящий генерал, никогда не выказывает удивления. Я знал, что намечается альянс между антифедералистами (иначе говоря, антигамильтоновцами) и фракцией Ливингстона. Губернатор Клинтон не раз хвалил канцлера на званых обедах: «Удивительно глубокий человек, такой образованный!»
И мне предстояло воплотить в жизнь сей новый альянс. Я испытал скорее любопытство, чем удивление.
— Я вовсе не уверен, канцлер, что стремлюсь стать сенатором.
Это была правда. В те дни функции сената оставались загадкой для всех, включая его председателя Джона Адамса, который был просто не в состоянии измерить всю глубину обязанностей вице-президента. «Что же мне дальше-тоделать?» — раздавался, бывало, с председательского места его беспомощный крик. Что тут ответить? «Председательствуй» и еще: «Жди смерти президента или пенсии». Место же в палате представителей куда приятней, ибо палата контролирует казну. Джемми Мэдисон всегда предпочитал палату представителей.
Канцлер стал резок, едва понял смысл моего ответа.
— У нас есть голоса в сенате. Губернатор Клинтон заверяет меня, что вы получите голоса в ассамблее, это его вотчина. Не вижу для вас причин отказываться.
Ну а я видел причину. Какую цену они запросят? Торг велся по всем тонким правилам политики.
— Интересно, — сказал я, — почемувы выбрали именно меня?
— Вы самая подходящая кандидатура!
Это крикнул один из родственников Ливингстона со стороны жены. Не помню, кто именно. Но разве их всех упомнишь?
— Вы самый приемлемый кандидат. — Канцлер смягчился. — Вы поддержали нашего друга судью Ейтса и показали независимость ума. И хоть вы не вполне антифедералист, отношения между вами и нашим губернатором отличные. Он даже говорил мне, что вы самая светлая голова среди всех юристов штата.
— Вряд ли было тактично говорить так в вашемприсутствии, господин канцлер.
Такт — не главная черта этого достойного человека. Но у него есть свои добродетели, хоть он и не вполне джентльмен.