Видеозапись
Шрифт:
Фигуристы куда-то, видно, улетают – с баулами стоят напротив барьера, где регистрируют пассажиров, все наши «звезды» во главе с Ириной Родниной. И они сразу же замечают Харламова: приветствия, шутки. Он и среди таких «звезд» воспринимается «звездой». Ему все как-то особенно рады…
Идем дальше. «Меня все любят, – то ли доволен, то ли удивляется Харламов, – и борцы, и все, а я ведь, кажется, со всеми одинаков…»
Журналист хочет как-то приподнять меня в глазах Харламова, рекомендует как друга Воронина, говорит, что мы и сейчас продолжаем дружить, и без воронинского футбола, бестактно намекая, что при таких обстоятельствах
Когда Воронин уже окончательно распрощался с футболом, он рассудительно говорил, что «в последние сезоны не хватает сначала дней, потом часов. А на поле – мгновений. Все делаешь медленнее, а время истекает быстрее. И кажется: тебя не понимают, как в ранней молодости. Но тогда – впереди жизнь. Теперь – тоже жизнь. Только без футбола.
По-разному мы уходим, а все равно похоже. Грустно. И не так, как думалось уйти».
А вот, «как думалось…» – никто и не может сказать со всей очевидностью. Думалось, наверное, что страсти как-нибудь там улягутся, погаснут – и расставание будет легким.
Но судьба почему-то не дарит, не дает «звезде» легкого расставания с игрой.
Стрельцов вспоминает: «Мне намекали, а я не понимал. Я привык играть в футбол – привык, вернее, жить футболом. И даже про тренерскую работу не хотел тогда слышать. Сгоряча я бы тогда перешел в другую команду и еще бы поиграл. Конечно, правильно, что заводское начальство со всей настойчивостью отговорило меня от такого шага. Мы – те, кто играл в большой футбол, – не себе одним, наверное, принадлежим. Я многим обязан автозаводу, „Торпедо“, и правильно, что жизнь моя и дальше оставалась с ними связана.
Но как же я все-таки глупо себя ощущал в последнем своем сезоне – в семидесятом. Я никак не мог привыкнуть чувствовать себя игроком, которого то ставят на игру, то оставляют в запасе. Без прежней своей уверенности я и на поле выходил. И уйти из футбола тоже не мог.
Я не хотел свои переживания никому показывать. Держался неестественно бодро, хотя все неестественное мне – нож острый…
Кузьме, как видно, мое независимое от нынешнего положения в команде поведение, скорее всего, надоело. Он-то в свое время ушел безо всяких, а я вот резину тяну.
Сердился ли я на Кузьму? Мне теперь кажется, что нет, не сердился. Растерялся я тогда, что ли, от такого поворота событий? Не могу сейчас понять. Мне потом говорили, что я неправильно себя вел. По отношению к тому же Иванову. Что я его чуть ли не демонстративно сторонился. Держался людей, ничего в ту пору не решавших в команде… Да никого я и не держался. Сам с собой оставался. Наедине. Но на людях зачем же показывать свою тоску? Тоска, тем более, была неясная. Я, как припоминаю, думал тогда: ну пусть скажут прямо, что не нужен, я тогда уйду со спокойной душой, еще сыграю за тех, кому пригожусь. Я не сердился на Кузьму, правда, нет. Но удивлялся, что он никаких шагов мне навстречу сделать не хочет. Ему же как тренеру это и легче и удобнее. А он, оказывается, тоже удивлялся: почему я к нему не подойду не поговорю?
Не умел я выяснять отношения – никогда, сколько ни играл, выяснять отношения мне не приходилось. В чем-то и я упрямый. Не могу я каких-то вещей сделать, каких-то слов через силу произнести…
…За дубль я больше играть не стал. Перед сборами звонил Кузьме: «Мне в Мячково приезжать?» – «Как хочешь»…
Миша Гершкович единственный спросил: «Зачем ты уходишь, Анатольич?»
И мне приятно было, что именно он, игрок в расцвете сил, не понимает: почему я ухожу не доиграв?…
Но больше мне уже нельзя было оставаться при таком положении.
И я тихо-спокойно, как мне кажется, ушел.
В мире футбола ничего не изменилось. А столько мне разного в разные годы было говорено: какой я необыкновенный, как же будет без меня…»
…По дороге в Ленинград зимой шестьдесят пятого года Воронин объяснял ночью начальнику «Стрелы», что ни от себя, ни от Пеле он не ждет особо выразительной игры в предстоящем московском матче сборных СССР и Бразилии: «Мы друг друга разменяем». То есть он предполагал, что сыграет в обороне против Пеле так же плотно, как в свое время полузащитник Юрий Войнов закрыл Пушкаша, когда наслышанные о венгерском инсайде некоторые из любителей футбола, гордые классом молодого тогда нашего игрока, все же расстраивались, что не дал он им увидеть знаменитость в полном блеске.
Воронин к моменту встречи с бразильцами был, как мы уже сообщали, игроком номер один у нас. И его амбиции были естественными. И, конечно, в характере Валерия была забота об эстетической, зрелищной стороне игры. Он всегда с почтением относился к «звездам» мирового футбола. И себя, не без оснований (через год, после чемпионата мира, он войдет в символическую сборную), относил к ним.
И вот сожалел, что зрители из-за вынужденности персональной жесткой опеки Пеле, которую наверняка поручат ему – кому же еще? – не увидят Пеле как форварда феноменальной результативности, а его, Воронина, как атакующего полузащитника.
Но Пеле, в отличие от многих «звезд», не подтвердивших в момент нашего с ними знакомства своей высокой репутации, предлагая нам «верить на слово», сыграл, возможно, одну из лучших своих игр. И вернул с лихвой все авансы – забил два мяча.
Опекал его персонально не Воронин. Воронин только подстраховывал и ничем себя рядом с Пеле не проявил как равный – на что мы надеялись – по классу и значению.
После игры Воронин и Пеле обменялись майками – Воронин и после неудачи считал себя сильнейшим среди своих партнеров.
– Я всегда был счастлив, что играю в футбол. И так вот, как я могу сыграть, – сказал мне через несколько дней Воронин. – И сейчас я, конечно, не то чтобы там… Но знаешь… Все-таки нет, я не думал, что такая разница есть. Я уверен был, что уж я-то смогу… Он все-таки… Хотя, конечно, руки растопыривает – к нему и не подойдешь…
Прошло время, и мне показалось, что он успокоился. И никаких напоминаний о том разговоре насчет преимущества Пеле не хотел слышать. Чтобы не возвращаться к нему больше, он твердо сказал, что в настоящей, мужской игре они бы бразильцам не проиграли.