Вихрь
Шрифт:
– Ну, пора! – сказал Эбенштейн, стремительно влетая к нему.
Ослепленный светом, Жан взял скрипку и, слегка подталкиваемый, вышел на эстраду. Целое море бледных лиц смотрело на него. Он слышал, как бьется его сердце. Лица колыхались и плыли перед ним.
Скарлоссу взял одну, затем другую ноту на рояле. Он прошипел что-то Жану и затем взял величественным громким аккордом первые ноты. Жан закрыл свои усталые глаза, поднял скрипку и заиграл. Рыдания подступали у него к горлу во время игры. Музыка овладела им, терзая его своим пафосом и заливая сердце своей
– Клянусь Юпитером! – шептал Ганс Бекман Ирэн. – Этот мальчик умеет играть! Вы не находите?
Ирэн готова была ударить его в эту минуту за то, что он заговорил. Музыка захватила ее, унесла куда-то вдаль, а он оторвал ее и вернул снова к реальности. Через секунду рапсодия кончилась. Она взглянула на Жана. Он стоял неподвижно, устремив взор прямо перед собой.
Раздался взрыв таких бешеных и шумных аплодисментов, какие бывают только, когда слушатели испытывают истинный энтузиазм. Какая-то женщина рядом с Ирэн всхлипывала. Мужчины, стоя, покрывали общий шум криками «браво».
Скарлоссу, стоя рядом с Жаном, кланялся. Жан не кланялся: он стоял бледный, неподвижный. Ванда истерически хлопала в ладоши. Ирэн смотрела на нее и испытывала гнев, не имея на это никаких причин.
Шум все увеличивался. Критик «Neue Freie Presse», Мориц Гарден, встал на стул и выкрикнул свое похвальное слово. Скарлоссу с улыбкой вернулся к роялю, затем снова встал и прошептал Жану: «Солнце и слезы».
Когда Жан снова поднял свою скрипку, в зале царила такая глубокая тишина, как будто все присутствующие затаили дыхание. На глазах Жана выступили слезы. Публика заметила это. Ганс слегка тронул Ирэн локтем и прошептал ей:
– Как они впечатлительны, эти артисты! Ирэн стиснула пальцы, стараясь сдержать свое волнение. Он целовал ее, этот изумительный музыкант. Он целовал ее, держал в своих объятиях, говорил, что обожает ее!
Кончив играть, Жан, не дожидаясь аплодисментов, ушел с эстрады. Как только он вошел в артистическую, на него набросилась Фальве, обвила его шею руками и крепко поцеловала. Эбенштейн встретил его с бокалом шампанского в руке. Проливая его от волнения, он протянул его Жану.
– Какой успех, какой успех!.. – повторял он.
Мориц Гарден вошел в комнату и, подойдя к Жану, стал его поздравлять. Он отвел Эбенштейна в сторону и сказал:
– Со времени Кубелика еще не было такого скрипача!
Жан играл еще два раза, вызывая каждый раз бурные аплодисменты. На эстраду бросали цветы, женщины кричали его имя. Его первое выступление прошло блестяще.
Эбенштейн настаивал на том, чтобы ехать ужинать в «Бристоль». Жан, изнемогая от нервного утомления, только вздыхал. Публика покидала зал. Жан вышел на улицу подышать свежим воздухом и прислонился к каменной стене. Вдоль улицы, около артистического подъезда, длинной вереницей стояли автомобили. Прямо против Жана стоял изящный автомобиль. Несколько человек, в поисках своих автомобилей, быстро прошли мимо Жана; затем пробежал, совсем рядом, лакей. За ним следовала дама. Лакей открыл дверцу автомобиля и откинул меховое одеяло. При свете газовых
– Я не трону вас, – сказал он очень тихим голосом, – но теперь вы должны меня выслушать.
Он забился в угол, охваченный страхом, но в то же время страстно желал коснуться ее руки. Ирэн пыталась заговорить, но ее голос дрожал так, что слова не вылетали.
– Две недели вы меня держали в смертельной агонии, – сказал Жан. – Это письмо… – он вынул из кармана письмо и, разорвав его в клочки, бросил их на пол.
Она закрыла лицо руками. К ней вернулось страстное возбуждение, испытанное ею во время концерта.
– Вы играли… – начала она.
– Значит, как музыкант, я еще существую для вас! – сказал он с горечью.
Автомобиль, огибая угол, наскочил на что-то. Сильный толчок бросил Ирэн на плечо Жана. Она испустила крик, похожий на крик боли. Жан обвил ее руками и притянул ее лицо к своему.
– Я люблю вас! – сказал он, прижимая свои губы к ее губам.
Он целовал ее с таким бешенством, что она почти потеряла сознание. Потом откинулся с глубоким вздохом, все еще обнимая ее руками.
Ирэн не шевелилась. Затем вдруг пододвинулась к нему и прижалась к его щеке.
– Я сошла с ума! – сказала она, смеясь легким, дрожащим смехом. – Мы оба сошли с ума, но я люблю безумие!
Он снова сжал ее в своих объятиях, положил ее голову на свое плечо и покрыл поцелуями глаза, лицо, шею…
– Наконец-то, наконец-то! – шептал он.
Его объятия становились все крепче, его поцелуи делались все сильнее.
– Я люблю тебя, – зашептал он со страстью. – Это было предначертано, что мы встретимся, что мой взгляд, брошенный на тебя, пронзит тебя и после этого мы станем одним существом. У меня нет слов более глубоких и более нежных, чтобы выразить мою любовь. Ирэн! Ирэн!
Он забыл все на свете, кроме того, что любил ее и на мгновение достиг того, чего так жаждал.
– Раньше чем я вас увидел, – сказал он, запинаясь, – я думал о вас, восхищался вами, и вот вы пришли к Скарлоссу. Всю мою жизнь я ждал этого мгновения. Я увидел вас! – Он снова сжал ее в своих объятиях. – Вы, такая стройная, такая чуткая, такая бледная, с бездонными глазами! Что вы перестрадали? Что вы прочувствовали?
Склонившись над ней, он коснулся губами ее волос.
– Скажите мне, – страстно прошептал он, – скажите мне!
Она трепетала в его руках. Подняв свое лицо, она прошептала:
– Я не знаю. Я забыла. Вы… вы…
– Скажите мне! – настаивал он. – Как вы меня мучаете! Скажите, скажите!
Автомобиль замедлил ход и остановился. Огни подъезда ударили им в лицо. Лакей открыл дверцу и стоял в ожидании. Ирэн шагнула мимо Жана, сидевшего без движения, и вышла из автомобиля. Она была необычайно бледна, и ее глаза странно блестели.
– Спокойной ночи, – сказала она совсем тихо. – Приедете ко мне завтра?