Вихри перемен
Шрифт:
– А что так назвали – теньга? Это похоже на деньги.
– Тоже много споров было. Свои деньги! Как назвать? Хотели «сом» или «сум». Но у узбеков уже есть сомы. У киргизов сумы. Пробовали делать дизайн с названием «алтын». А потом махнули рукой. Назовем деньги деньгами. Только по-нашему – «теньге». Теперь это наша уже история. И в ней уже есть свои герои. Например, Тимурку Сулейменова помнишь?
– Ну да, а как же!
– Теперь председатель национального банка.
За дверью раздался топот босых детских ножек. По ковру вихрем проносится сын. Большеголовый, черноглазый мальчишка – любимец отца, с разбегу залетает
– Ата! А что ты мне привез? Это? – ребенок сгребает со стола жестко-гибкие, как будто сделанные из синтетики, новенькие теньге. Оборачивается и задает вопрос: – А что это?
– Деньги, сынок!
– Игрушечные?
– Настоящие!
– А можно ими поиграть? В магазин. С Айгуль!
Жена хочет было отобрать теньге. Но Амантай, улыбаясь, машет рукой. Пусть, мол, пошалят. Но строго говорит:
– Только не мять и не рвать!
– Я сейчас покажу Айгульке? – и карапуз рванул из столовой в комнату к сестре.
– Они уже будут жить в другой стране. В другом мире! – задумчиво качает головой Амантай. И присев за стол, тянется к фарфоровой китайской сахарнице.
После утреннего чая он выскальзывает из дома. И «Волга» несет его снова в сторону Алма-Аты-1. К аэропорту. Встречать самолет. Пока машина преодолевает этот путь по земле, Амантай вспоминает другой путь – во времени, который преодолела республика, чтобы, наконец, поставить точку в обретении собственной государственности.
Московский путч только убыстрил и усилил процесс распада страны. Но здесь, в Казахстане, никто не ждал, никто не предвидел и, самое главное, никто этого не хотел.
Он прекрасно помнит это время – безвременье, когда власть еще пыталась собирать осколки разбитого фарфорового сервиза. Но в этой истории обмана и растерянности уже были мудрые люди, чувствовавшие, к чему все идет. Понимавшие неизбежность и закономерность происходившего.
– Эх, Сауком Темирбаевич! – шепчет Амантай про себя, вспоминая бывшего председателя Госплана Казахской ССР Такежанова. – Мудрый старик! Он не только говорил слова. Еще в девяносто первом он пробил очень важное для будущей независимой страны решение. «Вырвал из глотки Москвы право делать аффинаж золота здесь в Казахстане. До этого золотое сырье отправлялось в Россию. А тут они сами стали «делать слитки». Да какой пробы! 99,99 % Тогда же был и создан свой Гохран. И первое народное золото легло в хранилище.
На юбилее у дяди Марата он сидел рядом с этим аксакалом. И тот объяснял ему, молодому сопляку, что суверенитет любого государства появляется только тогда, когда соблюдаются три важнейших условия. Первое – государственная граница. Второе – армия для ее защиты. И третье – самое важное. Амантай вспомнил раскрасневшееся, со слегка хитрым выражением лицо старика, когда он многозначительно замолк и, подняв тощий палец вверх, наконец, просто сказал:
– Собственные деньги!
Казахстан долго еще держался сначала за советский, а потом за российский рубль. Страшно было. Но
Когда премьер-министр республики поехал в Москву на переговоры об увеличении наличности для новой страны, Егор Гайдар ему прямо сказал:
– Кредит дадим в рублях, но возвращать его будете в долларах.
Такая вот у них была национальная политика. И вот теперь у нас есть все. Есть гимн, штандарт, граница, таможня. И он едет встречать свои деньги.
Сегодня они просто бумага, упакованная в плотные брикеты. Но завтра, завтра эти разноцветные фантики, эти бумажки вольются в сберкассы, магазины, попадут в руки людей. И как новая, свежая кровь дадут толчок экономике, самой жизни, которая замирает сегодня на всем гигантском пространстве нового государства.
Вчера он летел над степью, над землей своего народа. И ему было страшно. Он вглядывался в это гигантское застывшее внизу пространство. И понимал, что там огромная территория, на которой каждый день выживает теряющее блага цивилизации, а вместе с ними и человеческий облик, население. Вся земля покрыта сегодня незасеянными полями с ржавеющими остовами тракторов и комбайнов, с чудовищными мертвыми заводами, угольными разрезами, урановыми рудниками, шахтами. И степная вьюга зимою будет заносить это пространство, эти линии электропередач, нитки газопроводов.
И Казахстан, его любимый Казахстан станет местом глобальной катастрофы, ужасного сна человечества.
Но он верит, что этого не случится. А народ сможет удержать жизнь на этих пространствах. Иначе все, что они делают сегодня, бессмысленно.
Аэропорт встречает его оцеплением из автоматчиков. Молодой усатый казах-лейтенант, командующий группой, останавливает взмахом руки его черную «Волгу». И словно извиняясь, что причиняет такое неудобство большому человеку, наклонившись к открывшемуся окошку произносит:
– Лейтенант Казакпаев. Извините, абеке, но туда нельзя! Спецрейс пришел из Лондона. Что-то грузят.
– Мне можно! – Амантай небрежно показывает свое удостоверение. А водитель достает откуда-то из бардачка красивый пропуск с новым флагом-гербом республики. Желтым солнцем на иссиня-голубом небе.
Растерявшийся лейтенант машет рукой ребятам в камуфляже. И те расступаются перед ними.
«Вот и все, – думает Турекулов, глядя на то, как по грузовой панели ИЛ-76 сползают на рога автокаров громадные, обвитые синтетической пленкой контейнеры. – Вряд ли люди, которые стоят и снуют вокруг, знают, что находится здесь, на бетонке взлетно-посадочной полосы».
И только несколько человек, в том числе и он, Амантай Турекулов, понимают, что здесь спрессованное в брикеты, плотные «кирпичи», едет по конвейеру, будущее его страны, его народа.
IV
Он пришел к Протасову – наниматься в коммерсанты.
Как ни странно, такой важный человек, как Владимир Протасов, сидит на этаже не в самом лучшем, мягко говоря, месте. Кабинет его не располагается, как должно быть по капиталистической идее, в главной редакции, а находится в общем ряду с кабинетами других рядовых редакторов. Более того, дверь его – напротив дверей общественного туалета. Что даже по меркам социалистического чиноположения ну никак не вписывается в общий формат.