Виконт де Бражелон или Десять лет спустя (3 тома) Ил. Ж.Боже
Шрифт:
Правда, надо добавить, что благодаря мне между испанцами и французами был заключен мир. Этим немного искупается мой грех.
— Не вижу греха в желании показать, что мастерски ездишь верхом. Это очень хорошо, и вы принесли честь монашескому званию. Как христианин — я хвалю, что вы остановили пролитие крови; как монах — горжусь мужеством, проявленным моим товарищем.
Мазарини скромно кивнул головою.
— Правда, — сказал он, — но последствия…
— Какие последствия?
— О, смертный грех гордыни всегда влечет за собою неисчислимые последствия… С той минуты, как я очутился между двух армий, понюхал пороху, проехал по фронту, я стал презирать генералов!
— А!
— Вот где зло!.. И с тех пор я не мог найти ни одного сносного.
— По правде сказать, у нас и не было замечательных полководцев, — заметил монах.
— О! — вскричал Мазарини. — У нас был принц Конде… Я долго мучил его!
— О нем нечего жалеть: у него достаточно славы и богатства.
— Хорошо, а Бофор, которого я заставил так сильно страдать в Венсенской башне?
— А! Но ведь он был мятежником, и безопасность государства требовала, чтобы вы принесли эту жертву… Далее!
— Кажется, я все сказал о гордыне. Есть другой грех, который я даже не смею назвать…
— Я дам ему название. Говорите!
— Вы, вероятно, слышали о моих близких отношениях с ее величеством королевой-матерью… Злые языки…
— Злые языки просто глупы… Для блага государства и ради молодого короля вы должны были жить в добром согласии с королевой… Далее, далее!
— Вы сняли с меня тяжелое бремя, уверяю вас, — сказал Мазарини.
— Все это сущая безделица… Переходите к серьезным вещам.
— Честолюбие, преподобный отец.
— Честолюбие — причина всех великих даяний, монсеньер.
— Я домогался тиары…
— Быть папой — значит быть первым из христиан. Почему не могли вы этого желать?
— Заявляли печатно, что для этой цели я даже продал Камбре испанцам.
— Вы, может быть, сами заказывали эти пасквили, чтобы проявить милосердие к авторам?
— В таком случае, преподобный отец, я дышу свободнее. Теперь остаются только мелкие грехи.
— Говорите.
— Страсть к игре в карты.
— Ну, она, конечно, носит несколько светский характер, но держать открытый дом обязывало вас звание.
— Я любил выигрывать…
— Кто же играет с намерением проиграть?
— Я иногда немного плутовал.
— Вы хотели обыграть партнера. Далее!
— Если так, преподобный отец, то у меня на совести уже не осталось ничего. Дайте же мне отпущение грехов, и душа моя, когда господь призовет ее, возлетит прямо на небо…
Монах сидел неподвижно.
— Чего вы ждете, преподобный отец? — спросил Мазарини.
— Конца вашей исповеди.
— Я кончил.
— О нет! Вы ошибаетесь.
— Право, не знаю!
— Припомните хорошенько!
— Я припомнил все, что мог.
— Тогда я помогу вашей памяти.
— Извольте.
Монах кашлянул несколько раз.
— Вы ничего не сказали ни о скупости, которая тоже смертный грех, ни об этих миллионах…
— О каких миллионах, преподобный отец?
— О тех, которыми вы обладаете, монсеньер.
— Преподобный отец, эти деньги мои. Зачем же говорить вам о них?
— Видите ли, наши мнения на этот счет расходятся. Вы думаете, что эти деньги принадлежат вам, а я полагаю, что они принадлежат отчасти и другим.
Мазарини поднес холодную руку ко лбу, с которого струился пот.
— Как так? — пробормотал он.
— А вот как. Вы нажили значительное состояние на службе королю?
— Значительное… гм!.. Но не чрезмерное…
— Все равно. Откуда получали вы доходы?
— От государства.
— Государство — это король.
— Что вы хотите этим сказать, преподобный отец? — спросил Мазарини с дрожью.
— Ваши аббатства дают вам не меньше миллиона в год. С кардинальским и министерским жалованьем вы получаете более двух миллионов ежегодно.
— О!
— За десять лет это составляет двадцать миллионов — двадцать миллионов, отданные в рост по пятидесяти процентов, приносят за десять лет еще двадцать миллионов.
— Для монаха вы прекрасно считаете.
— С тех пор, как в тысяча шестьсот сорок четвертом году вы изволили перевести наш орден в монастырь близ Сен-Жермен-де-Пре, я веду счета нашего братства.
— Да и мои тоже, как я замечаю.
— Надо знать понемногу обо всем, монсеньер.
— Так говорите же!
— Я полагаю, что с такою огромною ношей вам будет трудно войти в узкие врата рая…
— Так я буду осужден?
— Да, если не возвратите денег.
Мазарини испустил жалобный вздох.
— Возвратить! Но кому?
— Хозяину этих денег, королю.
Вздохи Мазарини перешли в стоны.
— Дайте отпущение! — сказал он.
— Невозможно, монсеньер. Возвратите деньги!
— Но раз вы отпускаете мне все грехи, почему вы не хотите отпустить этого?
— Потому что, отпуская его, я сам совершу грех, которого король никогда мне не простит.
Монах встал с сокрушенным видом и вышел так же торжественно, как вошел.