Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Часть пятая
Шрифт:
– Как? Даже для друга? Для сына?
– Вот именно. Если бы ты был мне чужим, я бы тебе сказал… я бы тебе ничего не сказал… Ты не знаешь, как поживает Портос?
– Сударь! – воскликнул Рауль, сжимая руку д’Артаньяна. – Во имя дружбы, которую вы обещали моему отцу!
– Ах, черт! Я вижу, что ты серьезно болен… любопытством.
– Это не любопытство – это любовь.
– Ладно! Еще одно важное слово. Если бы ты был действительно влюблен, мой милый Рауль, было бы совсем иначе.
– Что вы хотите сказать?
– Я говорю, что если бы ты так серьезно любил, что я мог бы думать, что обращаюсь всегда к твоему сердцу… Но это невозможно.
– Говорю вам, что я безумно люблю Луизу.
Д’Артаньян заглянул в самую глубину сердца Рауля.
– Невозможно, говорю тебе… Ты как все молодые люди: ты не влюблен, ты безумствуешь.
– Ну а если бы это было так?
– Никогда еще разумный человек не мог повлиять на безумца, у которого кружится голова. Я уже сто раз в жизни обжигался на этом. Ты бы меня слушал, но не слышал; ты бы меня слышал, но не понимал; ты бы меня понимал, но не слушался меня.
– О, попробуйте, попробуйте!
– Я говорю больше: если бы я был так несчастлив, что знал бы что-нибудь, и так глуп, чтоб тебе об этом сообщить… Ты ведь говоришь, что ты мой друг?
– О да!
– Ну, так я бы поссорился с тобой. Ты бы мне никогда не простил, что я разрушил твою иллюзию, как выражаются в любви.
– Господин д’Артаньян, вы все знаете и оставляете меня в замешательстве, в отчаянии, в агонии! Это ужасно!
– Ну-ну!
– Вы знаете, что я никогда не кричу. Но так как Бог и мой отец никогда не простили бы, если б я пустил себе пулю в лоб, то я пойду и заставлю первого встречного рассказать мне то, что вы отказываетесь сказать мне, я уличу его во лжи…
– И убьешь его? Вот так хорошее дело! Пожалуйста! Мне-то что до этого? Убивай, мой милый, убивай, если это может доставить тебе удовольствие.
– Я не буду убивать, сударь, – сказал Рауль с мрачным видом.
– Ну да, вот вы, нынешние, любите принимать такие позы. Вы дадите себя убить, не правда ли? Как это мило! Ты думаешь, я о тебе пожалею? Целый день буду повторять: «Что за ничтожная дрянь этот мальчишка Бражелон, что за животное! Я всю жизнь потратил на то, чтоб научить его прилично держать шпагу, а этот дурак дал себя проткнуть, как цыпленка». Идите, идите, дайте себя убить, мой друг. Я не знаю, кто учил вас логике, но, прокляни меня Бог, как говорят англичане, а этот человек зря получил деньги от вашего отца.
Рауль тихо закрыл лицо руками и прошептал:
– Нет друзей, нет!
– Вот как! – сказал д’Артаньян.
– Есть только насмешники и равнодушные.
– Глупости. Я не насмешник, хоть и чистокровный гасконец. И не равнодушный. Да если б я был равнодушным, я уже четверть часа тому назад послал бы вас ко всем чертям, потому что вы человека веселого превратили бы в печального, а печального уморили бы. Неужели, молодой человек, вы хотите, чтоб я внушил вам отвращение к вашей милой и научил вас ненавидеть женщин, тогда как они честь и счастье человеческой жизни?
– Сударь, скажите мне, скажите, и я буду молиться за вас всю оставшуюся жизнь.
– Вы, мой милый, кажется, воображаете, что я забивал себе голову всеми этими историями о столяре, о художнике, о лестнице и портрете и тысячью таких же глупостей?
– Столяр! При чем тут столяр?
– Право, не знаю. Но мне рассказывали, что какой-то столяр пробил какой-то паркет.
– У Лавальер?
– Да не знаю у кого.
– У короля?
– Если б это было у короля, то вы думаете, я пошел бы вам об этом докладывать, что ли?
– У кого же тогда?
– Вот уж целый час я бьюсь, повторяя вам, что я этого не знаю.
– Но художник! И этот портрет?..
– Говорят, что король заказал портрет одной из придворных дам.
– Лавальер?
– Почему у тебя только одно это имя в голове? Кто тебе говорит о Лавальер?
– Но если все это не о ней, почему вы думаете, что это может интересовать меня?
– Я и не хочу, чтобы это тебя интересовало. Ты меня расспрашиваешь, я отвечаю. Ты хочешь знать скандальную хронику, я тебе ее предлагаю. Извлеки из нее пользу.
Рауль в отчаянии ударил себя рукой по голове.
– Можно умереть от этого!
– Ты это уже говорил.
– Да, вы правы.
И он сделал шаг, чтобы уйти.
– Куда ты идешь? – спросил д’Артаньян.
– Я иду к тому лицу, которое мне скажет правду.
– Кто это?
– Женщина.
– Сама мадемуазель де Лавальер, не правда ли? – сказал с улыбкой д’Артаньян. – Вот так превосходная мысль – ты хотел быть утешенным, ты будешь утешен тотчас же. Она тебе о себе дурного не скажет, можешь быть спокоен!
– Вы ошибаетесь, сударь, – отвечал Рауль, – женщина, к которой я обращусь, скажет мне о ней много дурного.
– Держу пари, что это Монтале?
– Да, Монтале.
– Ах, ее подруга? Именно поэтому она все сильно преувеличит в хорошую или дурную сторону. Не говорите с Монтале, мой дорогой Рауль.
– Не разум наставляет вас, когда вы отдаляете меня от Монтале.
– Да, сознаюсь, что это так… И, в сущности говоря, зачем мне играть с тобой, как играет кошка с бедной мышью? Мне, право, жаль тебя. И если я сейчас не хочу, чтобы ты говорил с Монтале, то лишь потому, что ты откроешь свою тайну и что этой тайной воспользуются. Подожди, если можешь.
– Я не могу.
– Тем хуже. Видишь ли, Рауль, если б у меня была идея… Но у меня ее нет.
– Позвольте мне только жаловаться вам, мой друг, и предоставьте мне выпутываться самостоятельно из этой истории.
– Ах, так! Дать тебе завязнуть окончательно, вот ты чего захотел? Садись сюда к столу и возьми перо в руки.
– Зачем?
– Чтоб написать Монтале и попросить у нее свидания.
– Ах! – воскликнул Рауль, хватая перо.
Вдруг открылась дверь, и мушкетер, подойдя к д’Артаньяну, сказал: