Виктор Курнатовский
Шрифт:
Виктор Константинович попытался выяснить, каковы политические взгляды его новых товарищей. Однако адвокат говорил о чем угодно, только не о деле, из-за которого попал в тюрьму. Второй сосед молчал.
«Правильно поступают, — думал Курнатовский, — ведь они меня не знают, а подсадить в тюремную камеру агента охранки ничего не стоит».
И тогда он решил заговорить первым, сказать, что он марксист, социал-демократ и примыкает к ставшей известной тогда группе «Освобождение труда».
Едва он произнес эти слова, как в камере разразилась буря.
— Ваши теории, — чуть не взвизгнул адвокат, — чистейшая утопия! Экономическое
— Не обижайтесь, милостивый государь, но вы, видимо, дитя в политике. Ведь не с промышленниками, которые ведут страну к прогрессу, мы должны бороться. Политическое бесправие, бюрократическая машина самодержавия — вот что обрекает Россию на отсталость, а наш народ — на невежество, — гремел он, шагая по камере…
Его товарищ кивнул головой в знак согласия и добавил:
— России нужна республика, парламент, правительство деловых людей — вот чего добиваемся мы, народоправцы…
«Хорошо еще, что они, — подумал Курнатовский, — не прикрываются болтовней о народном социализме», — и быстро перевел беседу на обыденные темы. Да, не таких революционеров ждал он встретить в Сибири.
Через три дня объявили, что пора готовиться в дорогу. На следующий день в полдень партия ссыльных, с которой отправляли и их, должна была погрузиться на пароход. Курнатовский узнал, что жить ему придется в селе Курагинском на реке Тубе, притоке Енисея.
От Красноярска поплыли по могучему полноводному Енисею. На пароходе Курнатовский внимательно присматривался к уголовникам, которых избегали его спутники — народоправцы. Он знал, кого иногда в России превращают в уголовников. Когда власти хотели расправиться с непокорными крестьянами — участниками аграрных беспорядков — или теми, кто протестовал против царящего произвола, но делал это бессознательно, стихийно, они всегда находили статью в Уголовном кодексе. Что тут стесняться: неграмотных людей, не искушенных в законах, можно и судить и засудить по любому поводу. Так было и на этот раз. Среди воров и убийц находилось немало крестьян, осужденных за порчу помещичьего имущества, захват земли, оскорбление полицейского, священника или землевладельца.
Внимание Курнатовского привлек светловолосый паренек, меньше всего походивший на человека, который мог совершить уголовный проступок. Курнатовский заметил его еще тогда, когда партия шла от тюрьмы к пристани. Увидев попавшегося навстречу священника, паренек довольно громко сказал:
— У долгогривый пес!
За это он получил от стражника удар в бок.
Каждый раз, когда среди уголовников речь заходила о духовенстве, тихий и такой привлекательный парень разражался ругательствами. Уголовники смеялись и снисходительно похлопывали его по плечу.
Виктор Константинович, выбрав момент, разговорился с ним. У паренька были старые счеты с церковниками. А тот случай, из-за которого он попал в ссылку, произошел в далекой кубанской станице во время похорон его дяди.
— Пришли мы в церковь, — рассказывал Курнатовскому Егор Гвоздев. — Поп за отпевание запросил пять рублей. Отец дал: надо так надо. Стали дядю отпевать. Дьякон покрыл гроб синим покрывалом, на котором изображены ангелы, и покрыл-то гроб ровно наполовину. Стали гроб из церкви выносить —
Они подружились. Под конец пути Егор ни на шаг не отходил от Курнатовского, присматривал за его вещами, «чтобы ребята не забаловали».
Енисей нес свои прозрачные воды, в которых точно в зеркале отражались берега, заросшие дремучей тайгой, высокие скалы. Чем ближе к Минусинску, тем река заметнее мелела… Вахтенный матрос все чаще подходил к борту промерить шестом глубину и покачивал головой. У села Сорокино бросили якорь. Дальше двигаться было невозможно — мешали почти сплошные мели. Кое-как по мосткам, сколоченным на живую нитку, пассажиры перебрались на берег. Сопровождавшие партию жандармы, ругая мелководье, отправились разыскивать подводы. Арестанты расположились на берегу, кто мылся, кто стирал белье. Запылали костры, закипели видавшие виды чайники, котелки, покрытые копотью.
После полудня вернулись жандармы с подводами, и партия выехала в Минусинск.
И вот он, город. Деревянные дома напоминали маленькие крепости: окна закрывались толстыми ставнями на железных болтах, дворы были обнесены заборами в два, а то и три человеческих роста. Из подворотен скалят зубы злющие псы. Улицами завладели свиньи, разлегшиеся поперек дороги, и множество уток.
Партию осужденных остановили на большой площади около церкви. Часть конвойных направилась к начальству за приказаниями. Вскоре возвратились два жандарма и объявили, что политические до отправки к месту ссылки могут жить в гостинице. Уголовников повели дальше — в городскую тюрьму.
Егор Гвоздев со слезами на глазах прощался с Курчатовским.
— Может быть, где и встретимся еще, Виктор Константинович.
Курнатовский быстро вынул из мешка с книгам томик стихов Алексея Толстого и «Капитанскую дочку» Пушкина. Гвоздев спрятал книги под рубашку еще раз пожал Курнатовскому руку и бегом догнал уходившую партию.
Гостиница занимала большое деревянное здание, выстроенное из лиственницы. В номерах было уютно, тепло. Бросив под кровать мешок с книгами, ружье, чемодан, Виктор Константинович разделся и быстро забылся крепким, долгим сном. Утром его разбудил жандарм.
— Политическим разрешено ходить куда угодно и делать что угодно, — сообщил он. — Здешнему начальству мы вас сдали — теперь дело не наше. Не забудьте только отметить в канцелярии свое проходное свидетельство. — И он ушел с видом человека, которого освободили от тяжкой ноши.
Хозяином гостиницы оказался бывший ветеран польского восстания 1863 года. В Сибири он обжился, разбогател. Дела его шли неплохо. Русским политическим ссыльным, останавливающимся в Минусинске, он явно симпатизировал. Узнав, что его новые гости пробудут в городе несколько дней, владелец гостиницы посоветовал обязательно посетить музей Мартьянова.