Виктор Вавич
Шрифт:
— Все равно вы ничего не поймете, — Танечка сказала насмешливо-грустно. И по голосу Вавич понял, что говорит красивая, наверно, очень красивая в самом деле.
— Проводи, — крикнул Вавич дворнику. «Хоть и красивая, — думал Вавич, — а я тебя проучу, тут красотами, голубушка, не фигуряй — военное положение-с».
— Военное положение-с, — сказал Вавич вслух, идя за дворником, — …так надо поглядывать за жильцами, — вдруг быстро добавил он и обогнал дворника. — Эта дверь? Звони.
Вавич неровно переводил дух и слушал. Вот хлопнула дверь, должно быть, с балкона, а вот легкие звонкие шаги. Ага! Открывает. Но дверь приоткрылась, и никелированная цепочка косяком перерезала щелку. И насмешливое лицо глядело, Вавич видел не все, по частям, и узнал глаза. Ах, вот она, и злость и радость полыхнули в груди, и Таня видела, как веселый ветер прошел по лицу квартального.
— Я вас не впущу, — говорила Танечка и отстранила лицо от щелки, — я одна. А если будете ломиться, я позвоню Григорию Данилычу, — нехорошо ломиться ночью к девушке, когда она одна! — и Танечка нравоучительно глянула Вавичу в глаза.
— А… а на балконе девушке с папиросками сидеть… вот завтра иначе поговорим. — И вдруг Виктор вытянул из портфеля сверток. Он рвал веревочку и быстро и яростно поглядывал на Танечку. — А вот… а вот, — говорил Вавич, разматывая бумагу, — а вот это видели, где ваши портреты-то бывают. Фонарь сюда! — крикнул он дворнику.
— Мой ли? — и Танечка прищурилась. Вавич вертел портрет около щелки.
— Не вздумайте только хвастать, что это я вам подарила, — сказала Таня и закрыла дверь. Французский замок коротко щелкнул и так заключительно щелкнул, что секунду Вавич молчал.
— Смотреть за этой! — сказал вполголоса дворнику Виктор и указал большим пальцем на Танину дверь.
Дворник шел впереди Виктора, размахивая фонарем.
— Потуши фонарь, дурак! — сказал Виктор. — Уж день на дворе скоро, размахался тут.
«Какому Григорию Данилычу? — думал Вавич. — Никакого нет Григория Данилыча. Полицмейстера — Данила Григорьич. Да черт, — он остановился, топнул, — да и звонить-то не могла, ведь не работают же телефоны, дьявол, не работают, кроме служебных».
Но он был уж за воротами. Городовые сидели на обочине тротуара. Они встали.
— Э, вздор, — сказал Виктор вслух, — гулящая какая-то, нашла, дура, время прохожих удить: возня только. Тьфу! — и он сплюнул для верности.
Городовые молча шагали.
Танечка узнала портрет, узнала и надпись: «Тебе от меня» — в нижнем углу наискосок.
Pardon, monsieur!
УЖ БЫЛО одиннадцать часов дня, а Виктор все еще не заходил домой и сидел на углу стола в непросохшей шинели. Курил, бросал окурки в недопитый стакан с чаем. С час в участке было тихо, как будто нехотя прогромыхивал город за окном. Виктор не знал: кончилось или сейчас, после затишки, громыхнет что-нибудь… со Слободки. Или от вокзала. Солдаты наготове. Он все время чувствовал, что во дворе стоят ружья в козлах и около ружей ходит часовой. День был без солнца. Небо как грязное матовое стекло — закрыто небо нынче.
— Да и не надо, — вздохнул Виктор и насупился в пол. Осторожно вошел городовой и стал вполголоса бубнить что-то дежурному у дверей.
И Виктор услыхал и насторожился.
— Обоих в гроба поклали, у часовне, у городской больнице. Сороченко, аж глянуть сумно, — бе-елый… аккурат сюдой ему вдарила, а сюдой вышла.
Виктор подошел.
— Что ты говоришь?
— Та я с караула сменился, коло их караул поставлен.
— Сороченко, а другой кто? — спросил Виктор вполголоса и оперся локтем о притолоку, подпер голову.
Городовой был небольшой, крепкий, он поворотисто жестикулировал:
— А тот Кандюк. Он еще живой был, как привезли. Говорить, идет на меня один. Я до него: кто? обзывайся! Когда смотрю: сбоку другой, — городовой шустро повернулся. — Я до того: стой! А он враз — хлоп с револьвера и текать, и другой за ним. Я, говорить, ему у спину раз! раз! и говорить, вот мне у боку как схватило и свисток хотел, говорить, подать, а той от угла в меня еще раза: бах. Я, говорить, и сел, полапал себя, а шинель аж мокрая и кровь зырком идеть, и, говорить, вижу, что это мене убили, и никого нема и подать свистка, говорить, боюся, бо те добивать воротятся, и нема, говорить, никого, — городовой сделал пол-оборота, — и свистка, говорить, подать мне тоже не выходит.
— Ну и как? — спросил Вавич шепотом.
— Ну, а патруль слыхал, что стрельба, тудой, на стрельбу, и аккурат человек стогнет. Кто есть? Рассмотрелись, а он уже лежит и руки так, — и городовой закрыл глаза и раскинул руки враз, — лежит и помаленьку стогнет.
— Теперь ночью стоять… — сказал дежурный.
— А днем ему долго выстрелить? — и маленький городовой посмотрел на Вавича. — Все одно, как на зверя, — ты можешь себе очень спокойно иттить… И всякого: так и меня, и тебя, и вот господина надзирателя.
Вавич молча и серьезно кивнул головой.
— А долго мучился? — спросил Вавич.
— Да не… рассказал, еще, говорят, пить просил, квасу хотел, а где ночью квасу!.. так и не пришлось… уж не попил… А сейчас там заходил у часовню, пристав, Воронин, были.
— Надо, надо отдать долг товарищу, погибшему на посту, — сказал Виктор и выпрямился.
«Не кончилось, — подумал Виктор, — нет, это не кончилось».
Виктор не мог дождаться двенадцати часов, своей смены, он хотел скорей пойти к Сороченко. Не мог толком вспомнить, какой он, Сороченко. «Белый-белый», и как будто с укоризной лежит, что за всех погиб, и теперь перед всеми он, и перед полицмейстером, и всем надо пойти к нему. «Подойду, и как он на меня глянет? — мертвым лицом», — и у Виктора билось сердце, как будто сейчас идти к строгому начальству, и душно становилось в мокрой шинели, а маленький городовой все говорил, и Виктор слышал: «Убили, и что же? Убили — и край! Как будто так и надо. Что ж? Так, значит, и засохнет? Да?» — и урывками кидал глазами на Вавича.
Вавич отошел к окну, курил в открытую форточку. Маленький городовой ушел. Дежурный шагнул два раза, он стоял за спиной Вавича, вздохнул со свистом и хриплым шепотом спросил:
— А не слыхать, этот, что стрелял, с жидов? Вавич молчал. Городовой прошел на место.
— Неизвестно, — через минуту сказал Вавич.
Прямо из участка Виктор пошел к Сороченко. Сырой ветер хмурым махом трепал по верхам мокрые деревья, и они сыпали капли наземь, стучали в фуражку. Прохожих гнало ветром навстречу Виктору, и никто не глядел в лицо, а все вперед, как будто боятся сбиться с дороги. «Вид какой деловой, скажи, пожалуйста! — И Виктор проводил взглядом спину студента. — Воротник поднял, а сам, может быть, и стрелял ночью. Днем все какие паиньки». — И Виктор нарочно взял чуть влево, чтоб прямо пойти на вот этих двух. «Жжиды!» — прошипел Вавич и прошел между, как разрезал. И опять представил Сороченку, и холодная тошнота подошла к горлу, и будто холод этот покойницкий задул куда-то за пазуху, и голова стала пустая, испуганная, и Виктор не стал видеть прохожих, и уж только на панельной дорожке к часовне набрал воздуху. Около часовни дежурил городовой. Он, не торопясь, поднял руку к козырьку, и все лицо молчало, и глаза медленные. Вавич вежливо принял честь и открыл двери часовни. И сразу же стал искать лицо Сороченко.