Вилья на час
Шрифт:
Альберт на мгновение прикрыл глаза и тряхнул челкой:
— Я же сказал — завтра. Сегодня танец, — он запрокинул голову и с минуту глядел в мрачные небеса. — У нас меньше двух часов, чтобы вернуться в машину сухими,
— Альберт схватил меня за руку. — Ну же, танцуй! Будто у тебя выросли крылья. Танцуй, Вилья! Танцуй! — орал он уже, как безумный.
Но я не могла пошевелить ногой — видно вся кровь прилила к голове, обездвижив остальное тело, чтобы разморозить великий мозг и понять слова Альберта. Он издевается или действительно привез меня потанцевать в
От радости я не чувствовала ночной прохлады.
— Почему ты стоишь? Тебе не нравится имя Вилья? Неужто по душе больше имя Невесты Дьявола, как окрестили ритуальных танцовщиц слуги того, чьими распятиями утыкана эта земля?
— Что за ритуал я должна исполнить? — вновь похолодела я.
Альберт вцепился в свои волосы и затряс головой, как в припадке. Я думала, что он сейчас рухнет на колени и начнет биться о могильную плиту. Вернее, я надеялась на это. Но нет, он поднял голову и глядел на меня холодно и властно.
— Танцуй! — отдал он приказ, но я осталась на месте.
— Здесь негде танцевать.
— Как негде? — он обвел рукой просторы древнего кладбища. — Давай, покажи силу, моя маленькая Вилья, и, быть может, из этих могил восстанут мертвые и станут тебе аплодировать.
Я заставила себя пропустить мимо ушей вторую фразу и надавила на жалость:
— Здесь же из-за цветов не видно могильных плит. Здесь столько тонких крестов, которых в темноте я просто не увижу…
— А ты прыгай и крутись, расправь руки как крылья и пари во мраке ночи! — издевался Альберт, в возвращение разума которого я позволила себе на долю секунды уверовать.
— Альберт, пожалуйста…
Просьбу я выговорить уже не смогла, но он подскочил ко мне, обнял, как для танца, и прошептал, почти касаясь моих губ:
— Я вижу в темноте. Мне не нужен свет. И я не позволю тебе оступиться. Это же не испытание женихом невесты, а просто танец двух незнакомцев, которым приятно танцевать друг с другом. И только.
Я проглотила горькую слюну — этот придурок, конечно, ехал без фар, но то были сумерки, и уже горели фонари.
— Обуйся, а то завтра не сможешь ходить.
Я на ощупь нашла туфли, окрыленная словом «завтра», и закружилась в танце. Статуи, кресты, шпили, цветы, деревья проносились мимо почти незамеченными. Зато серые глаза всегда были со мной, как два ярких фонаря, и я пока оставалась внешне невредимой, но внутренне я давно была опустошена.
— Альберт, я больше не могу!
Кажется, уже сотый раз я молила его прекратить безумный танец — то криком, то шепотом, то мысленно, уже не чувствуя ни боли в ногах, ни дрожи в обнаженном теле, ни волос, прилипших к вспотевшему лбу — ничего. Дыхание давно сбилось, и желанное сопрано выходило лишь хрипом.
— Можешь! Можешь!
Сам он явно наслаждался танцем, и по тону голоса я поняла, что он не прекратит его, пока я не свалюсь замертво на какую-нибудь из могил. И тут я действительно почувствовала под каблуком, вместо песка, нечто мягкое и ароматное — запах я уловила уже потом, когда ткнулась носом в цветы. В могильные. Но я не встала, только перевернулась на спину и поняла, почему Альберт остановился — он зацепился плащом за крест.
— Ты бы потрудилась сначала узнать, на ком лежишь, — прорычал он немного зло под визг рвущейся материи. Затем сорвал с себя остатки плаща и швырнул под ноги. От топтания, правда, удержался. Но мне все равно захотелось подколоть его, напомнив, что я предлагала ему раздеться. Однако мудро промолчала — этот плащ спас меня от смертельного танца.
— А какая разница? — едва слышно выдохнула я последний воздух, остававшийся в груди. — Кто откажется ночью от обнаженной женщины? К тому же, у меня ощущение, что я ничего не вешу, так что вряд ли провалюсь под землю.
— Ты лежишь на могиле Ричарда Майера, который умер в тысяча девятьсот тридцать пятом году. Приятного мало к нему провалиться… Кстати, тебе это имя о чем-то говорит?
— Нет. Только, прошу, не начинай новую сказку прямо сейчас. У меня в ушах звенит, — прежним хрипом выдала я и осталась лежать в цветах, потому что сил подняться не было. — В путеводителе написано, что здесь сестра Моцарта похоронена и мэры Зальцбурга… А ты с ним знаком, верно? — уже не сумела я удержаться от подкола. — Вот он и остановил тебя поболтать о прошлом. Или со мной познакомиться…
— Вставай! — прорычал Альберт, явно раздосадованный рано вернувшимся ко мне чувством юмора. Я и сама не понимала, откуда оно взялось. Я и по-русски-то шутить не умею. — Хватит попирать могилу! Мы, вампиры, уважаем смерть. Это вы, люди, только черепа на надгробиях умеете выдалбливать в качестве напоминания о тленности жизни.
Как его разобрало-то!
— Этот Ричард выучился на врача, а потом решил, что петь ему нравится больше, чем лечить, и стал блистать на венской сцене. Так что поучись у него не терять времени на то, что тебе не нужно, и делай лишь то, что приносит удовольствие.
— Мне нравится моя работа! — Я присела, чтобы поправить лодочки. Как я не стерла пятки без колготок! — Ты ничего про меня не знаешь, — продолжала я все так же с земли. Мне даже доставляло удовольствие смотреть на Альберта снизу. Он нахохлился, как старый ворон. — У меня все хорошо. Даже отлично — я свободна, свободна, как птица. И могу танцевать на кладбище ночью с человеком, к которому в другом состоянии и близко бы не подошла. Признайся, что я первая, кто не попросил тебя заткнуться на первой же фразе о том, что ты играл для Моцарта,
— Я уже стояла в полный рост, а Альберт продолжал сутулиться и даже убавил в росте. — А я у тебя даже прошу… Нет, требую рассказ про Баха.
— Я сказал — завтра! — выплюнул он и поднял с земли разорванный плащ. — Поторопись! Ты вся мокрая. Ветер поднимается. А то завтра заложит и нос, и уши. Будешь такой же глухой, как Бетховен. И хватит… Я сделал глупость, я знаю… Надо было танцевать в поле, на озере, в лесу… Но не на кладбище. Хотя это место нельзя осквернить больше, чем оно уже осквернено. Знаешь, что мне нашептал только что этот Ричард?