Шрифт:
РОАЛД ДАЛ
Вильям и Мэри
Перевод Егоровой Е.
"Шедевры английского готического рассказа"
Москва, издательство "Слово", 1994
После смерти Вильям Перл не оставил много денег, и завещание его было несложное. За исключением нескольких скромных посмертных даров родственникам, все имущество отходило его жене.
Адвокат и миссис Перл вместе прошли по нему пункт за пунктом в конторе адвоката, и когда закончили, она собралась уходить. Тут адвокат взял запечатанный конверт из папки на столе и протянул его вдове.
– Мне поручено передать вам вот это.
– сказал он.
– Ваш муж прислал его незадолго до своей кончины.
Адвокат был бледен, полон важности и из уважения к вдове, обращаясь к ней, держал голову
– Здесь, по всей видимости, что-то личное, миссис Перл. Вам, безусловно, захочется взять его домой и прочитать, когда вы будете одна.
Миссис Перл взяла конверт и вышла на улицу. Остановилась на тротуаре и ощупала конверт. Прощальное письмо от Вильяма? Да, возможно. Письмо официальное. Оно могло быть только официальным - жестким и официальным. Этот человек был не способен поступить по-другому. За всю свою жизнь он никогда не сделал ничего без соблюдения формальностей.
"Моя дорогая Мэри, я надеюсь, ты не позволишь себе слишком расстраиваться из-за моего ухода в мир иной, а будешь продолжать следовать тем правилам, которые служили тебе хорошим ориентиром в годы нашего супружества. Будь прилежной и достойной во всех делах. Будь бережливой. Сделай все, чтобы не... и т.д. и т.п.".
Типичное для Вильяма письмо.
А может быть, он в последний момент не выдержал и написал ей что-нибудь прекрасное? Возможно, это прекрасное нежное послание, что-то вроде любовного письма, чудесная теплая записка с благодарностью за то, что она отдала ему тридцать лет своей жизни и выгладила миллион сорочек, сварила миллион обедов, постелила миллион постелей, нечто такое, что она могла бы читать снова и снова, по крайней мере раз в день, и всегда хранила бы в шкатулке на туалетном столике вместе со своими украшениями.
Разве можно предугадать, что человек сделает перед самой своей смертью, подумала миссис Перл, сунула конверт под мышку и поспешила домой.
Она зашла с парадного входа, сразу направилась в гостиную и села на диван, не сняв шляпу и пальто. Потом она распечатала конверт и вынула письмо. Оно представляло собой пятнадцать-двадцать страниц линованной белой бумаги, сложенной пополам и скрепленной в левом верхнем углу скрепкой. Каждый лист был испещрен мелким аккуратным, с наклоном вправо, почерком, так хорошо ей знакомым. Но когда она обратила внимание на большое количество страниц и на то, несколько аккуратно и по-деловому это было написано и что на первой странице не было даже того приятного обращения, с которого должно начинаться письмо, она заподозрила недоброе.
Она отвела глаза от письма. Зажгла сигарету. Сделала одну затяжку и положила сигарету в пепельницу.
Если здесь то, о чем я начинаю догадываться, подумала она, тогда я не хочу его читать.
Но можно ли отказаться и не читать послание от покойника?
Да.
Но...
Она взглянула на пустое кресло Вильяма по другую сторону от камина. Это было большое коричневое кожаное кресло, и на сиденье была вмятина, которую оставили его ягодицы за многие годы совместной жизни. Выше, на спинке, там, где всегда покоилась его голова, осталось темное овальное пятно. В этом кресле он обычно читал, а она сидела напротив на диване, пришивая пуговицы, штопая носки или накладывая заплатку на локоть одного из его пиджаков, и время от времени он отрывал глаза от книги, и взгляд его застывал на ней, пристальный, но удивительно невидящий, будто он что-то вычислял. Она никогда не любила эти глаза. Они были голубые, как лед, холодные, маленькие, близко посаженные, а разделяли их две глубокие вертикальные морщины, выражавшие осуждение. Всю жизнь они следили за ней. И даже сейчас, после недели, проведенной дома в одиночестве, у нее иногда возникало тревожное чувство, что они все еще здесь, повсюду следят за ней, пристально смотрят из дверей, пустых кресел, по ночам в окно.
Она медленно опустила руку в сумку, вынула очки и надела их. Затем, держа страницы высоко перед собой так, что из окна за спиной на них падал свет уходящего
"Эта записка, дорогая Мэри, предназначена тебе одной и будет вручена вскоре после моей смерти.
Пусть тебя не пугает, что здесь так много написано. Это всего лишь попытка с моей стороны объяснить тебе точно, что Лэнди собирается со мной сделать и почему я пошел на это и каковы его теории и надежды. Ты моя жена и вправе знать об этом. В сущности, ты обязана это знать. Вот уже несколько дней я упорно пытаюсь поговорить с тобой о Лэнди, но ты наотрез отказываешься выслушать меня. Это, как я тебе уже говорил, очень неразумно с твоей стороны, а также - с моей точки зрения - не совсем лишено эгоизма. Твое отношение вызвано в основном незнанием фактов, и я абсолютно убежден. что если бы они стали известны, ты бы немедленно изменила свою позицию. Поэтому я надеюсь, что, когда меня больше не будет рядом с тобой и твои мысли не будут ничем отвлечены, ты согласишься выслушать меня более внимательно, читая эти страницы. Клянусь тебе, когда ты прочитаешь мой рассказ, отвращение у тебя исчезнет, на смену ему придет восторг. Я даже смею надеяться, что ты будешь немного гордиться тем, что я сделал.
Читая, ты должна простить мне, если можешь, холодность стиля, но я не знаю другого способа четко сформулировать свои соображения. Видишь ли, близится мой час, и меня, естественно, начинают переполнять всякого рода эмоции. С каждым днем я все сильнее поддаюсь бесконтрольной тоске, особенно по вечерам. И если я с собой не справлюсь, мои сантименты выльются на эти страницы.
Я хотел бы, например, написать что-нибудь о тебе, какой неплохой женой ты мне была все эти годы. И я обещаю самому себе, что, если будет время и у меня еще останутся силы, это следующее, что я сделаю.
Я также испытываю сильное желание поговорить о моем Оксфорде, где я живу и преподаю последние семнадцать лет, рассказать о его великолепии и объяснить, если удастся, хотя бы немного, что это значит, когда тебе дозволено работать в этой среде. Все вещи и места, которые я так любил, плотно окружают меня сейчас в этой мрачной спальне. Они, как и прежде, яркие и красивые, но сегодня почему-то я вижу их более отчетливо, чем раньше. Тропинка вокруг озера в садах Ворстерского колледжа, где когда-то гулял Ловелас. Ворота в Пембруке. Вид на город к западу с башни Магдалины. Конференц-зал в Карйстчерче. Маленький сад с декоративными каменными горками в Сент-Джоне, где я насчитал более десятка видов колокольчиков. Вот видишь, что получается! Не успел я начать, как уже попал в ловушку. Так что позволь я теперь приступлю к делу, а ты читай медленно, моя дорогая, и без всякого чувства сожаления или осуждения, иначе это затруднит твое восприятие. Пообещай мне теперь, что будешь читать медленно и, прежде чем начать, наберешься терпения и придешь в спокойное расположение духа.
Подробности болезни, которая столь неожиданно свалила меня с ног в середине жизненного пути, тебе известны. Мне нет нужды напрасно тратить на них время, разве что надо сразу признать, насколько было глупо с моей стороны не показаться врачу раньше. Рак - одно из немногих оставшихся заболеваний, не поддающихся лечению всеми этими современными лекарствами. Хирург может прооперировать рак, если он не слишком сильно распространился; я же не только запустил его, но он к тому же имел наглость поразить поджелудочную железу, что в равной степени исключает и хирургическое вмешательство, и благополучный исход.
Итак, жить мне оставалось от месяца до шести, и я с каждым часом все больше впадал в уныние - и тут вдруг входит Лэнди.
Это было шесть недель назад, во вторник утром, очень рано, задолго до твоего прихода, и как только он появился, я понял: тут что-то неладно. Он не крался на цыпочках, робко и смущенно, не зная, что сказать, как все другие посетители. Он вошел решительно, с улыбкой, шагнул к кровати и встал, глядя на меня сверху вниз с безумным блеском в глазах. Он сказал:
– Вильям, старина, это чудесно. Ты-то мне и нужен!