Вильямс
Шрифт:
И разве не меньше труда и хлопот будет улучшать наши русские растения, чем биться над приспособлением в диаметрально противоположных климатических и почвенных условиях «галлетозских» пшениц и разных «желанных» и «триумфальных» овсов и «тейских» пшениц?
Не может подлежать сомнению, что задача улучшения сортов также должна войти в задачи опытной станции».
Опытная станция, по мнению Вильямса, во всей своей многосторонней деятельности должна быть тесно связана с практикой русского сельского хозяйства.
«…Станция, — писал Вильямс, — должна неупустительно следить за всеми новыми текущими изменениями в приемах культур и всегда подготовлять материал для решения различных вопросов текущей сельскохозяйственной жизни
Для выполнения всех этих чрезвычайно важных для сельскохозяйственной науки и практики работ Вильямс предлагал реорганизовать существующее маленькое опытное поле в большую опытную станцию со специальным вегетационным домиком, особыми установками для изучения почвенных растворов, многочисленными опытными участками для изучения существующих культурных растений и выведения новых. Здесь же студенты — будущие агрономы — могли бы получать такую практическую подготовку, которая позволила бы им стать подлинными реорганизаторами русского сельского хозяйства на научной основе.
Смета, приложенная Вильямсом к его проекту, была очень скромной: он хорошо знал, что министерство больших средств на научную работу не выделит. Но в данном случае Вильямс напрасно обратился к властям со своим предложением: он на него вообще не получил ответа. Докладную положили под сукно, и опытная станция создана не была. В распоряжении Вильямса и его кафедры оставалось все то же маленькое опытное поле на двадцати десятинах и скудные денежные средства на научную работу. Однако ценой огромного личного труда Вильямсу удалось перестроить работу опытного поля по-новому. Он расширяет опыты по испытанию полевых культур, приступает к систематическому изучению луговой растительности, заводит на поле различные севообороты. Своими руками Вильямс заложил «сельскохозяйственный ботанический сад», который он ежегодно пополнял все новыми и новыми видами культурных растений. В этом саду заведующий кафедрой много работал сам, умело и любовно сажая и выращивая самые прихотливые растения, с трудом приспособлявшиеся к суровым условиям Подмосковья.
Около домика, в котором жил Вильямс в это время, имелся довольно большой участок пустующей земли, и здесь тоже был создан своеобразный ботанический сад. Вильямс очень любил цветы и успешно разводил их в своем саду. У него здесь были тюльпаны; «стойкие», как сам он говорил, сорта великолепных чайных роз, сохранявшихся до самых морозов; весной и в начале лета весь дом был обрамлен великолепными темными кистями сирени. Кроме цветов, в саду были яблони — превосходный белый налив, — которые особенно хорошо запомнились детворе, жившей по соседству.
Вильямс был веселый, очень радушный хозяин, к нему в сад с большой охотой приходили не только дети, но и взрослые.
Частым гостем был Николай Яковлевич Демьянов (1861–1938), в дальнейшем выдающийся советский ученый, дружба с которым началась у Вильямса еще в 1887 году, когда молодой выпускник Московского университета Демьянов стал в Петровке ассистентом профессора Густавсона по органической химии. Ежедневные встречи в студенческой столовой способствовали быстрому сближению молодых людей. Они делились друг с другом своими планами и научными замыслами, взаимная дружеская поддержка очень помогала молодым ученым, и дружба их крепла год от году.
В конце девяностых годов часто стал заходить к Вильямсам вновь приглашенный в институт профессор неорганической химии Иван Алексеевич Каблуков (1857–1942), впоследствии крупный советский физико-химик. Каблуков уже в то время, в значительной мере под влиянием Вильямса, начал интересоваться такими вопросами химии, которые могли иметь
Он начал опыты по добыванию калийных солей из морской воды, что было важно в то время, когда наши богатейшие отечественные месторождения калия на Северном Урале еще не были открыты. Каблуков также возглавил созданную при сельскохозяйственном институте специальную комиссию по добыванию азотистых соединений из воздуха.
В 1894 году во вновь открытый институт был приглашен для заведования кафедрой ботаники Семен Иванович Ростовцев (1862–1916), большой знаток русской флоры, специалист одновременно и по высшим и по низшим растениям, что свойственно лишь «немногим ботаникам. Ростовцев хорошо вел свой курс, организовывал для студентов многочисленные ботанические экскурсии по Подмосковью; на первых порах ему в этом много помогал Вильямс — знаток растительных богатств окрестностей Москвы. Вильямс оказал большое влияние на направление работ Ростовцева: многие научные интересы обоих ученых совпадали. Ростовцев создал при своей кафедре обширный гербарий и организовал небольшой ботанический сад. Много занимаясь исследовательской работой, Ростовцев постепенно все больше сближался с интересами сельскохозяйственной науки; особенно успешно потрудился он в области фитопатологии — науки о болезнях растений.
В институте на должностях ассистентов и лаборантов работало немало, начинающих ученых, и они-то особенно охотно посещали сад и дом гостеприимного профессора Вильямса. Желанным гостем всегда был Д. Л. Рудзинский [14] — ассистент самого Вильямса; ему была на кафедре поручена селекция, то-есть работа по выведению новых сортов культурных растений.
Совет института собирался в те времена не часто. Других мест, где профессора и преподаватели могли запросто встречаться и обсуждать вопросы — научной и педагогической работы, не было. И вот гостеприимный дом Вильямса зимой и его сад летом становятся своеобразным научным клубом профессоров Петровки. На «заседаниях» этого «клуба» для института только и признавалось название «Петровка». Здесь не умирали ее передовые демократические традиции. Собираясь у Вильямсов, ученые Петровки обсуждали планы научной работы, рассказывали друг другу об успехах, достигнутых в тех или иных научных исследованиях. Хозяин дома, неизменно доброжелательный и веселый, большой любитель музыки, смешных историй и всяких развлечений, как-то незаметно направлял интересы всего этого большого научного коллектива к одной цели — к общей работе на пользу земледельческой науке. И вот не только агрономы, но и химики, и биологи, и зоологи, и представители других наук сосредоточивали свои усилия все больше и больше на обслуживании интересов агрономии, так как все они понимали, что эта важнейшая для человечества наука может благотворно развиваться и расти, только оплодотворяемая достижениями всех отраслей современного естествознания.
14
Ныне крупный селекционер, лауреат Сталинской премии.
Реакционный, полуполицейский устав Московского сельскохозяйственного института постепенно расшатывался передовой профессурой и студенчеством. Привилегированного дворянского института из бывшей Петровки не получилось: сынки богатых помещиков не так уж охотно шли в высшую агрономическую школу, и их число в составе студенчества постепенно падало.
Говоря об этом периоде в жизни Петровки после официального закрытия Академии, ее питомец академик И. В. Якушкин отмечает:
«…школа оправилась от перенесенного удара, великие традиции Петровской Академии не умирали в старых стенах, и новые петровцы, иронически называемые иногда «институтками», выносили из этих стен те же демократические идеалы — идеалы народного благоденствия».