Винляндия
Шрифт:
— А мама твоя, чего ж она с таким и впрямь мирилась?
Ни на что лучше «У него работа такая» Норлин была не способна, однако ДЛ всё равно не понимала.
— Он нас любит, но иногда ему приходится. — Лицо у неё тем утром распухло, исказилось до того, что девочку напугало, словно мать её медленно превращалась в какое-то другое существо, которое ей и зла желать способно.
— В смысле — его заставляют, что ли?
Норлин ответила тем вздохом, каких ДЛ к тому времени уже научилась опасаться, битой печалящей капитуляцией дыхания.
— Нет, но могли бы. Так вот оно всё. Правят мужчины, нас не спрашивают, лучше, если раньше это поймёшь, Дэррил Луиз, потому что и когда вырастешь, оно не кончится.
— То есть, всем приходится…
— Всем, дорогуша. Ты не достанешь мне вот ту большую ложку? — Но через много лет, в редкий визит ДЛ —
А ДЛ к тому времени уже могла высидеть внимательно, без напряжения всю христанутую рекламную паузу, что воспоследовала, она уже не раз слышала её по телефону. Наконец она признавала за матерью наличие души, ещё одно побочное благо жизни в боевых искусствах. Дисциплина довольно рано отвела её прочь от беспомощности и, рано или поздно, самотравной ненависти, что её поджидали. Где-то дальше по пути, дали ей понять, она обнаружит, что все души, и человеческие, и иные, суть разные личины одного и того же величайшего существа — играющего Бога. Она уважала любовь Норлин к Иисусу, хотя самой ей выпало идти другим путём с детства, ещё не успело Министерство обороны, этот хорошо известный деятель просвещения, даже помыслить об отправке Буки в Японию в приказном порядке.
Случилось это в затишье между Кореей и Вьетнамом, но войска на побывке всё равно не давали Буке очень уж лениться. Норлин часто не бывало дома, занималась этими своими делами, поэтому ДЛ была предоставлена сама себе. Она начала манкировать школой для иждивенцев, намереваясь ходить искать себе наставника по рукопашному бою без оружия, но всякий раз оказывалась где-то возле салонов патинко и заводила сомнительные знакомства, наблатыкиваясь в языке настолько, чтобы обнаруживать встроенных в него правил на целую школу хороших манер для того, чтобы не пропасть тут в смысле общения.
Однажды, среди звонкого стрёкота миллионов стальных шариков, изобретательно навощённых колышков, и «тюльпанов»-сферифагов, она постепенно осознала прореху в паутине, локальное перенаправление интереса. Она огляделась. Одет он был просто, вид имел слуги. Кланяясь, педантично, спросил:
— Собу ешь?
Поклонившись в ответ:
— Угощаете?
Звали его Нобору, и он утверждал, будто у него дар видеть в человеке то, кем ей поистине суждено стать.
— Не пойми меня неправильно! — между хлюпами, — у тебя точно потенциал к седану в игре, но патинко — не твоя судьба. Я хочу, чтобы ты пришла познакомилась с моим учителем.
— Вы — какой-то инструктор по профориентации что ли?
— Долго ищу. Меня Сэнсэй попросил.
— Постойте — я тут по контуру достаточно брожу, я же знаю, это ученик обычно учителя ищет. Что у вас тут за фуфловый расклад вообще? — Но самой ей никакая удача до сих пор не засветила, поэтому, быть может, тут у неё то, что её Тётке Талсе нравилось называть «посланием из-за-туда».
Всё их первое собеседование Иносиро-сэнсэй, как она и опасалась, одну руку держал на бедре ДЛ, а другой прикуривал одну от одной. Уговор простой: либо-так-либо-никак. В салоне патинко его агент Нобору, с его непогрешимым даром, засёк в ней развитую безжалостность духа, кою сам наставник, по воспоследовавшем личном наблюдении украдкой, подтвердил. ДЛ поинтересовалась, сыграло ли вообще тут какую-то роль то, что она уже выше большинства взрослых японцев, а также её весьма приметные волосы.
— Есть такое, что я обязан передать. Навыки, которые никому не принадлежат, но их должно развивать и дальше.
— Я ведь даже не японка.
— Одна из моих главных кармических миссий на сей раз — выйти за пределы японского островного безумия, стать «джёппа-дорюччи» в международном масштабе, иэ? Пошли, — объявил сэнсэй, — мы будем танцевать!
— Ы?
— Посмотрю, как ты движешься! — Они направились, ДЛ щурясь и хмурясь, к точке за углом, где водой торговали, под названием «Удачливый морской ёж», там немного потанцевали закоулочный тустеп, и ДЛ отмахивалась от всего, кроме «7-апа». Клоуны эти не сказать что приставали к ней на самом стабильном этапе её жизни. В школе на военной базе девочкам предоставляли только штрих-пунктирное мнение правительства о половом созревании и юности. У ДЛ и то, и другое, похоже, выглядело каникулами на чужой планете, когда теряешь дорожные чеки. Незадолго до этого у неё наконец настали месячные, идея к тому времени
Сэнсэй гонял ДЛ по всей карте непостижимых, кое-кто сказал бы — бессмысленных, дурацких затей. Заклеивал ей глаза лентой, сверху надевал тёмные очки и вывозил на линию Яманотэ, где они по многу часов катались, меняя подземки, наконец он распечатывал ей зрение, вручал камень некой формы и веса, и бросал в полной потере, велев только вернуться к нему в дом до темна, пользуясь лишь этим камнем. Давал ей сообщения, которых она не понимала, для передачи людям, которых она не знала, по адресам, которые следовало жёстко выучить назубок, но они оказывались либо несуществующими, либо по ним находилось что-то другое, вроде салона патинко. Кроме того, он записал её в небольшой додзё по соседству, которым заправлял бывший ученик. Половину времени она тратила на тренировки в традиционных видах и упражнениях, после чего выскальзывала наружу, за угол и по переулку, на рандеву скорее преступное, чем незаконное.
Меж тем все её школьные прогулы дома вызвали сложности. Дисциплинарный взвод теперь парил ей мозги на ежедневной основе. Бука всё это игнорировал, пока к нему, наконец, не пришли доставать на работу, перед сослуживцами, включая офицеров, а это не лучший способ отправить его домой с улыбкой на лице. Полторы недели он начинал орать ещё с дорожки перед входом, затыкая собой птиц, от него по домам разбегались соседские собаки, кошки и дети, и ор не прекращался, из-за оконных жалюзи и по-над опрятными двориками, всё время ужина, всё лучшее эфирное время и долго после него, тупо, зло, сэнсэй бы сказал — неизящно. Норлин, как обычно, помалкивала, старалась под руку не попадаться, хотя иногда импульсивно, как стало потом известно, прямо посреди этой всей ярости она и впрямь приносила им кофе. И как обычно Бука ни в малейшей не порывался поднять руку на дочь, которая уже, насколько он знал, вполне могла нанести ему урон. Говоря по правде, в те дни, отслужив лет двадцать, он начал несколько расслабляться, уже пару лет отрабатывал регулярную дневную смену, манипулировал бумагой, которая лишь представляла адреналин и круть того, чем он занимался раньше, всё меньше времени проводил в спортзале, бассейне или додзё, довольствовался сиденьем, скрывшись за своим всевозрастающим embonpoint [61] с персонализированной кофейной кружкой, перманентно пристёгнутой к правому указательному пальцу, и трёпом с бесчисленными корешами по череполомным дням — такие личности к нему заглядывали постоянно. Своё воодушевление перед рукопашным боем без оружия он подрастерял, и ДЛ не отыскала никакого способа, разумно или же надрывая глотку, убедить его посмотреть, к чему ведёт её собственная любовь к этой дисциплине. Им обоим она рассказала, стараясь говорить почтительно, о додзё, а вот про Иносиро-сэнсэя не стала, ибо давала клятву молчать да и ощущала уже депрессивную тягость Букиных подозрений.
61
Дородность (фр.).
— Я ття застану с какименть косоглазым обмудком, — как он это выразил, — ему могила, тебе душ из «Клорокса», ты ммя поняла? — ДЛ от всего сердца не хотела этого признавать, но поняла она отлично.
Ещё одно послание из-за туда, без сомнений. Она разглядела закономерность. Он довольствовался порчей, рыком, нацеливаньем на неё своего пуза как рыла огромной гладкой бомбы, и обзыванием её Дрянью, Чурколюбом, и, загадочно, ещё Коммунистом. Норлин покусывала губу и слала из-под ресниц скорбливые взглядики, говорившие: «Ну зачем его распалять, он на мне отыграется».