Винляндия
Шрифт:
— Сид, тебе бы не, эх-мх, знаешь ли, помешалё бы взять себя в…
Сид смолк и вот уже поднялся на ноги, вытирая о предплечье нос, переукладывая волосы и переустанавливая шейные позвонки.
— Ты прав, конечно, до ужаса незрело с моей стороны, Эктор, приношу свои извинения — за выплеск этот, а также за мой недостаток гостеприимства… пожалуйста, вот, «Лёгкого Бада»? Не вполне bien fría [139] , но если потеплей, вкус больше подчёркивается, тебе не кажется.
139
Зд.: Годный пивас (исп.).
Благосклонно кивая, беря пиво:
— Просто я больше не хотель бы сльишать ничего про «выходы в ноль», прошу вас, это вы по субботам утром обсуждайте, со Смёрфами да Мишками-Любишками, с такими вот, лядно?
Два кинопарня в унисон
— Может, скользящий вал?
— Ля, ля, ля-лялья, ля, — Эктор подчёркнуто спев им тему Смёрфов, — Ля Ля-лялья льяххх…
— Тогда скажи же нам, — взмолился Сид. — Что-нибудь!
Как мечтал он о таком миге. Он знал, что усы его идеальны, чувствовал место каждого волоска в них.
— Лядно, миллион вперёд, плюс полявина валявой выручки после того, как валь в 2,71828 раз превзойдёт стоимость производства негатива.
Загар Сида поблёк до оттенка хрупкого бисквитного фарфора.
— Странная кратность, — подавился он.
— А по мне так очень натурально, — Эрни подкручивая нос туда и сюда. Весь остаток дня они орали и вопили, пока не поимели документ, с которым все могли жить, хотя Эктор — и гораздо уютнее прочих, даже навязав проекту собственное представление о ярком рабочем названии: «Наркотики — таинство шестидесятых, зло восьмидесятых». Новость попала в отраслевые издания почти одновременно с гребнем паники из-за большого жюри, поэтому удостоилась шапочного обхождения и даже десяти секунд упоминания в «Развлечении вечером» — никаких сомнений, от Эрни и Сида, первыми вывалившимися из желоба на антинаркотическую арену, город смотрелся неплохо. День за днём за небесными писателями вздымались над Шермановыми Дубами «БУДЬТЕ ЗДОРОВЫ ЭРНИ И СИД» и «ДУРЬ ОСТАВЬ АМЕРИКУ» красным белым и синим, хотя вскоре партизанские элементы стали запускать ракеты, заряженные так, чтобы взрываться буквой В, и нацеленные на букву О, отчего лозунг несколько менял смысл. Эрни и Сид обнаружили, что их теперь снова пускают в такие места, как «Ложа Поло», откуда Сида если не вполне выкатывали колбаской, после того как его замели, то, скажем так, сосиской уж по крайней мере точно. А потом об этом пронюхали люди Рейгана, и эта пара стала слышать свои имена в предвыборных речах.
— Ну… могу сказать только вот штаа… — с отрепетированно смущённым качком головы вечного жеребчика, — если бы в Голливуде быыло побоольше таких, как Сид Настартофф и Эрни Курокман, когда я таам работал… у нас бы не было… в профсоюзахх стоолько кахмунисстов… и мне раббооттать было б намного леххче… — огонёк в глазу. Упёртые леваки промышленности писали в разные издания, где развенчивали Сида и Эрни как штрейкбрехеров, нацистских прихвостней и нео-маккартистских осведомителей, и всё это было правдой, но ни на дюйм не отвлекало их от производства картины, которая, должно быть, думали они, дураки обдолбанные, им обеспечит иммунитет от долгой эпохи тьмы, которую они перед собою уже видели. Город внимал, то задумчиво тоскуя, то жестоко развлекаясь, в зависимости от того, насколько истерически нелепы в тот день бывали новости, мальчонкам, которые торили путь всем прочим. Давайте, ребятки, вперёд.
Банк начал уже пропускать чеки творческого персонала, бронировались номера в мотелях, проверялись карты погоды, собирались бригады, и никто не имел ни малейшего понятия, что, вообще говоря, за кино они должны снимать. Сид и Эрни, оба уже глубоко запуганные Эктором, не осмеливались спрашивать, упираясь лишь в смутные заверения, что звёздным элементом в проекте будет Френези Вратс. Френези же, работая через день в мелком заведении на скверной стороне Федеральной автотрассы, в Мотеле и Казино для Автомобилистов «Супергорбыль Любви Чака», разнося там выпивку, ни сном ни духом не ведала, что за безумие творится во имя её, пока в городе не объявился Эктор. Сразу перед тем, как он позвонил, она краем глаза приметила, что спутанный телефонный провод, сам по себе, точно змея во сне, вдруг медленно и вяло содрогнулся.
Когда оба туда приехали, ни один уже не мог толком вспомнить, почему выбрали клуб «Ла-Гаваньера», в глуби тысячекомнатного курорта-казино, слишком уж близко от аэропорта, обустроенный по мотивам легендарного рая игроков в до-Кастровой Гаване, где дым подлинных «Вуэльта Абахо» из цельных листьев и пары рома «Сантьяго», контрабандой провезённого сквозь долгое эмбарго, мешались с парой десятков марок духов, где оркестр носил кружевные оборки на рукавах, а вокалист в блёстках пел:
Ты мне… [треск бонгов] скажи: [набирая медленный тропический ритм] «Es posible» [140] , — И не пригодится повтор, Мой вечер, весь твой… Да в этом, вся жизнь, Incre-íble [141] , Надеяться раз… ве-поо-зор, На что-то с тобой? ¿Es possible? Неужто ты мне суж, дена? Increíble, Из140
Зд.: «Это можно» (исп.).
141
Неверо-ятно (исп.).
Глубоко загорелые клиенты в смутно белых тропических костюмах, соломенных шляпах, сдвинутых на затылки, похотливо танцевали с жаркоглазыми красотками на шпильках и в ярких цветастых платьях в обтяг, а за бурлящими мазками огненных и попугайских красок, зловещие созданья, между ними кочуют завёрнутые предметы необычных форм, приобретённые в тенях. Все они были яппи на тематической экскурсии, из таких краёв, как Торрэнс и Ресида.
Эктора она узнала сразу же, хоть и прошло столько лет, но от вида его у неё настроение не улучшилось. Выглядел паршиво — весь выдохшийся, все системы циркуляции забиты, он явился ей как бы на краю круга света, из мёрзлой тьмы годов на службе, заключения сделок и расторжения их, предательств себя, мучимый, мучающий в ответ… долгосрочные опустошенья… Ему б сломаться уже — отчего он ещё действовал? Кого-то любил, сидел на каком-то наркотике, просто из упрямого отрицания? Она вдохнула его табачную ауру, устояла против кривоватого жовиального смешка рождённого-проигрывать. Так вот кем он стал, значит, — тем же, по меньшей мере, судя по отсутствию у неё удивления либо какой-то, помимо рефлекторной, грусти, должно быть, на собственном, скромном и низком уровне, стала и она.
Просто чтоб с этим покончить, она спросила:
— Это официально? За тобой тут хоть в чём-нибудь УБН или Юстиция стоит, или же ты как частник подрабатываешь?
Эктор принялся пучить глаза и вращать ими, словно приуготовился полноформатно слетать с катушек. Ещё в Детоксоящике некоторые женщины так с ним всё время разговаривали, ещё одна причина сбежать, вынужден в ответ никогда на них не орать, это ему баллы снимало, отчего срок освобождения ещё больше отодвигался. А как бы он предпочёл насильственный телесный контакт, встряску, отдачу огнестрела, какой-нибудь агрес-вопль, какую-нибудь возможность забарабанить пятками по чему-нибудь, но в эти дни среди вариантов нет даже скрежета зубовного. Некогда обходительному, полному владельцу себя, нынче федералу трудновато было даже «пытаться», как некогда в ином контексте сказал Марти Роббинз, «держаться в седле».
Френези немного встревожилась за него.
— Эктор, ты никогда не думал транслироваться, выбраться вообще отсюда?
— Только после того, заполючу вас с Бирком Вондом средним планом, с ульибками.
— Ох батюшки. Нет — Эктор, тут не «Это ваша жизнь», она вообще-то может обратиться в свою противоположность… Ты разве больше не знаешь, что такое Бирк? Те лепилы из Детоксоящика так тебя объящили, что ты уже и не соображаешь.
— Послюшай меня! — завопив сквозь нижние зубы, как салонный комик, изображающий Кёрка Дагласа. Она предвидела его попытку схватить её за лацканы и скользнула поперёд его, да, определённо вяленьких рефлексов, на ноги, развернулась и фигакнула, сказав себе Я готова. Вот она наедине с агентом-убийцей, у которого раздрай средних лет, и даже, дура, не вспомнила прихватить с собой сегодня ничего погрозней баллончика с лаком для волос размером с ридикюль. Но Эктор, измождённый, сложился на ротанговый стул, скрипучий и трескливый.
— Ты честный боец, Френези, и мы с тобой за все эти годы выезжали на столько вызовов одного типа… — Вот зазвучал некоторый сентиментальный пафос, исполненный невозмутимо — легавая солидарность, у него проблемы с расизмом в Агентстве, у неё 59¢ на мужской доллар, может, и чутка «Блюза Холмистой улицы» вдобавок, плюс кто знает какие ещё аккорды стянуты из всего этого Ящика, хотя ей показалось, что она распознала Реймонда Бёрра с его персонажем «Робертом Айронсайдом» и немного «Капитана» из «Мод-взвода». Уныло было видеть, до чего зависит он от этих Ящичных фантазий о своей профессии, что непреклонно проталкивают свою пропаганду легавые-де-тоже-люди-должны-свою-работу-выполнять, превращая агентов правительственного подавления в симпатичных героев. Никто уже не считал это странным, просто-напросто рутинные нарушения конституционных прав, которые эти персонажи совершают из недели в неделю, и теперь впитались в диалект американских ожиданий. Полицейские сериалы относились к жанру, который правый еженедельник «ТВ-гид» называл Криминальной Драмой, и среди их ревностных поклонников числились такие рабочие лягаши, как Эктор, который мог бы и побольше соображать. И вот он просит у неё поставить, может, и сочинить, по сути, ещё один такой же? Её жизнь в «подполье», с могучей агиткой против наркотиков. Чудесно.