Виннипегская Стена и я
Шрифт:
Но марафон...
Я подготовилась так, как только могла, для того, чтобы пробежать его, учитывая все трудности. Я знала свой лимит и свое тело.
Но после отметки в двадцать пять километров...
Все начало разваливаться.
Я хотела умереть.
Каждый шаг казался адским воплощением. Мои голени рыдали невидимыми слезами. Все мои важные связки и сухожилия думали, что их наказывают за то, что они совершили в прошлой жизни.
И я задавалась вопросом, почему, черт побери, я думала, что после всего моего пути это станет моим венцом достижения. Я не могла просто пожертвовать деньги на благотворительность?
«Если я переживу это, то смогу сделать что угодно, — убеждала я себя. — Я поучавствую в соревновании Железного Человека, черт побери».
Ладно, может быть, я подготовлюсь к триатлону, если закончу этот марафон.
Если закончу его.
Если.
Если не умру. Потому что, черт возьми, мне казалось, будто я уже на пороге смерти.
Я хотела пить, есть, и каждый шаг посылал искры боли через мой позвоночник в голову, и я начала сбиваться с шага и бежать неряшливо. Возможно, еще у меня была мигрень, но все мои болевые рецепторы были сосредоточены на остальном, чтобы как-то это заметить.
Но я думала об Эйдене, о своем брате, о Диане. Я думала о Заке.
И я закрыла глаза и подтолкнула себя. С каждым километром становилось труднее, каждый шаг был сложнее предыдущего. Я замедлялась, потому что бежала по преисподней.
Но я не могла умереть после того, как пересеку финиш, потому что я месяцами тренировалась и надрывалась не для этого. Как бы то ни было, моя уверенность в том, что пересеку финиш, становилась все сильнее и сильнее, правда, если я добегу до него.
К тому времени, как мне осталось пробежать последние два километра, я больше хромала и шаталась, а не шла. Мои лодыжки отреклись от меня. Боль в мышцах голени станет моей занозой в заднице на следующие несколько недель, а мышцы живота свело.
Честно, я чувствовала себя так, будто у меня грипп, Эбола и стрептокок в горле.
Думая об этом сейчас, я вообще удивлялась, как смогла добраться до финиша. Полагаю, абсолютная воля и решительность. Я никогда не гордилась собой больше, чем прямо сейчас, и не злилась на себя сильнее.
Думаю, я заплакала, в основном потому, что каждая кость и мышца в моем теле рыдали, потому что я поверить не могла, что на самом деле сделала это.
Но когда я заметила огромного мужчину с каштановыми волосами, и как он прорезал толпу людей, будто скоростной поезд, я чуть ли не заревела. Люди подбадривали меня, но во мне не было даже сил, чтобы поблагодарить их, потому что я хотела одну единственную вещь, и она была чертовски далеко.
Я хотела этот большой мираж, что направлялся ко мне, и я хотела его три часа назад. Я хотела его две недели назад.
Даже находясь в сорока шагах друг от друга, я видела своим размытым зрением, как он нахмурился, когда нашел меня в смешавшейся толпе. Я упала на колени, игнорируя окруживший меня персонал, который проверял, все ли со мной хорошо. На самом деле я знала, что не умираю. Не совсем.
Это просто... травмирующе. Все, чего я хотела, это объятие, душ, еда и сон.
Но больше всего я, конечно, хотела этот паровой каток в человеческом обличии, который с еще большей настойчивостью начал проталкиваться мимо людей, разделявших нас. Он был как Моисей, разводящий море людей.
Когда он остановился
Я обвила его шею руками, и он обнял меня. Прямо перед всеми он обнимал меня чертовски крепко, как будто это не он уехал и оставил меня одну, когда все, чего я хотела, — его.
Я обхватила его ногами за талию, как паукообразная обезьянка, не заботясь о том, что мои шорты врезались между ягодиц, и не переживая о фотографах, которые должны были делать фотографии участников, а вместо этого окружили Виннипегскую Стену и меня в наш с ним момент.
Ага, я плакала ему в шею, а он прижался лицом к моим волосам. Тихим, успокаивающим голосом он прошептал:
— Это моя девочка. Это моя, мать твою, девочка.
— Что ты здесь делаешь? — чуть ли не прорычала я.
— Я скучал по тебе.
— Ты что?
Он сжал меня сильнее в объятиях.
— Я очень сильно скучал по тебе.
Вот черт.
— Я приехал увидеть тебя, — продолжил он.
— Ты был здесь и даже не сказал мне?
— Я не хотел тебя отвлекать, — объяснил он мне своим низким голосом, его рука поддерживает мою шею. — Я знал, что ты сделаешь это.
Из-за его слов я расплакалась сильнее, но это были не совсем слезы радости.
— Я умираю. Ты должен купить мне сегвей. Я больше никогда не смогу ходить, — пробормотала я.
— Ты не умираешь, и я не куплю тебе это, — ответил он.
— Все болит.
Он что, засмеялся?
— Уверен, что так.
Я поняла, что меня не волнует, что он смеялся надо мной.
— Ты можешь понести меня?
— Ты оскорбляешь меня, Ван. Конечно, могу, — я думала, что почувствовала на щеке его поцелуй, но не была уверена, потому что мои глаза были закрыты, и мне было страшно их открывать, потому что не хотела обнаружить, что я сплю и лишь фантазирую, что все это происходит. — Но сделаю ли я это? — спросил он.
Я лишь обняла его сильнее и сжала свои истощенные бедра вокруг него так сильно, как только смогла, но это продлилось, может, от силы секунды три. Чудо, что я вообще смогла это сделать, честно.
Эйден коснулся губами моего виска, и я засопела, замерев.
— Ты целуешь меня?
— Да. Я так тобой горжусь.
— Ладно, — захныкала я. Ага, я еще крепче обняла его большую шею. — Здоровяк, ты отвезешь меня домой?
Мой прагматичный, честный Эйден ответил:
— После того, как ты пройдешься минут десять, чтобы успокоиться.
— Тебе надо восполнить запас углеводов, — произнес Эйден, когда зашел в мою спальню с тарелкой в руке.
Там был коричневый рис, спаржевая фасоль, авокадо, что-то похожее на жареный и нарезанный кабачок, а с краю лежало целое яблоко. В другой руке у него был бокал с водой, а под мышкой бутылка с кокосовой водой.
Я, зевая, села в кровати, отбросив в сторону покрывало, которым укрывалась.
— Ты ангел, — я все еще не могла поверить, что он вернулся. Все казалось таким нереальным.