Вино одиночества
Шрифт:
Семейные вечера в центре этого чужого Парижа, такого холодного и суматошного, в этой квартире, которая не принадлежала им, как, впрочем, ничто и никогда, где бы они ни жили: ни книги, ни вещи, ни портреты, что были куплены оптом и вскоре покрывались слоем пыли под скудным желтым светом люстр, половина лампочек в которых давно перегорела... В вазах погибали розы, о которых никто не заботился. В углу за кружевными порванными занавесками, купленными по тысяче франков за метр и прожженными сигаретами по краям, стояло пианино, крышку которого никто никогда не поднимал. На ковре лежал пепел. Слуги молча, с презрительным видом сервировали кофе на краю письменного
«Какой толк?.. — думала она. — Как только я привыкну к чему-нибудь, непременно придется уезжать...»
Когда Кароль выигрывал в клубе, он шутил и веселился, точно ребенок. Он принимался вспоминать свое вольное нищее детство, а Элен принимала его рассказы так близко к сердцу, будто сама все это пережила. Она закрывала глаза и представляла, что это она живет среди грязных улиц, играет в пыли, спит в торговой лавке родителей, где, по рассказам отца, зимой на ночь ставили на окно свечку, чтобы растопить на нем лед.
Белла была слишком раздражена, чтобы сидеть без дела, но, поскольку ее руки никогда не были заняты ничем полезным, она распарывала платья, которые ей доставили утром; они были от Шанель и Пату; к вечеру от них оставалась лишь куча вышитых лоскутов.
Она не замечала взгляда Макса, прикованного к Элен. Не слышала его дрожащего голоса, не настораживалась, когда на его лице проскальзывало выражение странной нежности, когда при случайном прикосновении к обнаженному плечу Элен по его руке проходила легкая дрожь. Для нее Элен оставалась и останется девчонкой до конца жизни.
«Просто королевство кривых зеркал, — думала Элен, — папа играет с бумажками и воображает, будто это деньги... Мы принимаем всех парижских шарлатанов и называем их “светом”... Мне не разрешают остричь волосы, которые отросли по пояс. Она считает, что мне вечно будет двенадцать и Макс никогда не заметит, что я стала женщиной... Подожди, старушка моя, подожди...»
Однажды, когда Кароль был в клубе, куда он уезжал каждый вечер, едва часы били одиннадцать, Белла кивнула Максу:
— Прогуляемся?.. На улице так чудесно... Пойдемте в Лес... [19]
19
Имеется в виду Булонский лес.
Стояла прекрасная весенняя ночь. Макс согласился. Белла пошла за шляпой, а Элен схватила его за руку и сказала:
— Я не хочу, чтобы вы уходили.
— Почему? — пробормотал он.
Она повторила капризным и умоляющим тоном:
— Просто не хочу.
Они долго смотрели друг на друга, чувствуя, как между ними возникает то безмолвное согласие, что связывает мужчину и женщину без единого слова, без единого поцелуя, когда все безвозвратно прочувствовано, понято и решено.
Любовь к Белле еще лежала камнем на его сердце. Но теперь ее властный характер, ее капризы, ее безумства — все, что когда-то возбуждало его страсть и тягостную любовь к этой женщине, уходило, как волна в море, сменяясь новой, что вот-вот нахлынет и опять овладеет им. Так на место старой любви приходит новая, похожая на первую как две капли воды, за ней следуют ревность, тираническая власть и жестокая, мучительная нежность.
Он покраснел и повторил, отведя взгляд:
— Почему?
— Потому, что мне скучно! Макс, я и так слишком много из-за вас скучала... Может, теперь вы исполните мой маленький каприз? — тихо сказала она.
Он бросил на нее жесткий взгляд, но тут же отвел глаза.
— Хорошо, но тебе тоже придется исполнить мой каприз, когда я захочу...
— Что?
Заметив, что она отстраняется от него, он пробормотал, неестественно смеясь:
— Я шучу конечно же...
Когда Белла вернулась, Макс сказал ей, что никуда не пойдет, и остаток вечера нервно курил, после двух затяжек гася одну сигарету за другой. Он был бледен, встревожен и выглядел совсем измученным. В конце концов он ушел. Элен услышала, как на пустынной улице за ним захлопнулись ворота. Белла долго сидела, уставившись в пустоту глазами, полными слез.
Элен перешла комнату и облокотилась на подоконник; от тротуара отражался лунный свет; дерево качало гибкими и еще хрупкими ветвями, на которых распускались первые листочки. Она взглянула на Эйфелеву башню, на ней рассыпались огненные буквы «Ситроен, Ситроен».
«Как же я счастлива, — с удивлением думала она, — с чего бы это?..»
На перилах балкона сидел подаренный ей Максом черный кот по кличке Тинтабель, который, после отца, был ее самым любимым существом на свете и единственным, о ком она могла заботиться, кого могла гладить и все время держать рядом. Иногда она прижимала его к себе, говоря:
— Я люблю тебя... Ты такой мягкий, такой настоящий, я тебя просто обожаю...
Он сидел, задрав мордочку к луне.
«Я счастлива, потому что мне все удалось, потому что Макс любит меня!..» — думала Элен. Она точно знала, что он любит ее, однако была несколько разочарована и даже задета, что победа досталась ей так легко...
«Нет... Просто это был удачный момент. К тому же я молода...» Она радовалась, что ей восемнадцать, что у нее сильное, гибкое тело и ее молодая кровь бежит по жилам спокойно и весело. Она подняла к небу красивые худые руки с тонкими проворными пальцами, не без удовольствия взглянула на свое бледное отражение в окне. Кот подошел и, урча, стал тереться о нее гладкой черной головой.
Элен окликнула его, и он тихонько, радостно и ласково замяукал.
— Тинтабель...
Перегнувшись, она свесила в темноту ночи свои длинные волосы. Ей нравилось смотреть на спящий город, на его дрожащие огоньки и вдыхать веявший из леса душистый ветер.
Напротив нее на скамейке целовалась парочка. Она смотрела на них с любопытством и презрением.
«Любовь глупа и уродлива... А Фред?.. О, с ним было так, для забавы...»
— Тинтабель, какими же целомудренными становятся люди с годами!
Свесившись с балкона, она покачивалась, наслаждаясь ощущением опасности; ей чудилось, что с ней вновь говорит милый голос:
«Лили, не надо так делать... Прекрати свои игры, это вовсе не признак смелости...»
Однако эти слова означали то, о чем она не желала слышать... «Настоящая смелость?.. Ну да, я знаю — смириться, простить... Нет, нет... это слишком, позвольте, вы не можете требовать от меня ничего подобного. Во-первых, когда я посчитаю, что наигралась, я сама прекращу все это... Но только пока не увижу, что она страдает... Пусть немного, не более, чем я настрадалась из-за нее... Всего лишь чуть-чуть...»